На пне сидит ведьмак, звезды считает когтем - раз, два, три, четыре... Голова у ведьмака собачья и хвост здоровенный, голый. ...Пять, шесть, семь... И гаснут звезды, а вместо них на небе появляются черные дырки. Их-то и нужно ведьмаку - через дырки с неба дождик льется. А дождик с неба - хмара и темень на земле. Рад тогда ведьмак: идет на деревню людям вредить. Долго ведьмак считал, уж и мозоль на когте села. Вдруг приметил его пьяненький портной: "Ах ты, говорит, гад!" - И побежал за кусты к месяцу - жаловаться. Вылетел из-за сосен круглый месяц, запрыгал над ведьмаком - не дает ему звезд тушить. Нацелится ведьмак когтем на звезду, а месяц, - тут как тут, и заслонит.
Лежит на возу мужик, трубочку посасывает - продает черного козла. А народу на ярмарке - труба нетолченая. Подходит к мужику седой старец, кафтан на нем новый, а полы мокрешеньки. - Ишь угораздило тебя на сухом месте измочиться, - сказал мужик. Поглядел старец из-под косматых бровей и спрашивает: - А ты пустяки не говори; продажный козел-то? - Не для себя же я козла привел; продажный. Сторговались за три рубля, старик увел козла, а мужик принялся в кисет деньги совать и видит - вместо трешницы лягушиная шкурка. - Держите его, провославные! - закричал мужик. - Водяной по ярмарке ходит!
В лесу по талому снегу идет мужик, а за мужиком крадется дикий кур. "Ну, - думает кур, - ухвачу я его". Мужик спотыкается, за пазухой булькает склянка с вином. - Теперь, - говорит мужик, - самое время выпить, верно? - Верно! - отвечает ему кур за орешником... - Кто это еще разговаривает? - спросил мужик и остановился. - Я. - Кто я? - Кур.
У соседа за печкой жил мужичок с локоток. Помогал соседу кое-чем, понемножку. Плохое житье на чужих хлебах. Взяла мужика тоска, пошел в клеть; сидит, плачет. Вдруг видит - из норы в углу высунулась мордочка и повела поросячьим носом. "Анчутка беспятый", - подумал мужичок и обмер. Вылез анчутка, ухо наставил и говорит: - Здравствуй, кум! "Какой я ему кум", - подумал мужичок и на случай поклонился. - Окажи, кум, услугу, - говорит анчутка, - достань золы из-под печки; мне через порог перейти нельзя, а золы надо - тещу лечить, - плоха, объелась мышами.
Десятая неделя после пасхи - купальские дни. Солнце самый пуп земли печет, и зацветает дивная Полынь-трава. В озера, на самое зеленое дно, под коряги подводные, под водоросли, глядит огненное солнце. Негде упрятаться русалкам-мавкам, и в тихие вечера да в лунные ночи уходят они из вод озерных и хоронятся в деревьях, и зовут их тогда древяницами. Это присказка, а сказка вот какая. Жили-были брат Иван да сестра Марья в избенке на берегу озера. Озеро тихое, а слава о нем дурная: водяной шалит. Встанет над озером месяц, начнут булькать да ухать в камышиных заводях, захлопают по воде словно вальками, и выкатит из камышей на дубовой коряге водяной, на голове колпак, тиной обмотан. Увидишь, прячься - под воду утянет. Строго брат Иван наказывал сестре Марье:
Скучно стало Ивану-царевичу, взял он у матушки благословение и пошел на охоту. А идти ему старым лесом. Настала зимняя ночь. В лесу то светло, то темно; по спелому снегу мороз потрескивает. Откуда ни возьмись выскочил заяц; наложил Иванцаревич стрелу, а заяц обернулся клубком и покатился. Иван-царевич за ним следом побежал. Летит клубок, хрустит снежок, и расступились сосны, открылась поляна, на поляне стоит белый терем, на двенадцати башнях - двенадцать голов медвежьих... Сверху месяц горит, переливаются стрельчатые окна. Клубок докатился, лунь-птицей обернулся: сел на воротах. Испугался Иван-царевич, - вещую птицу застрелить хотел, - снял шапку. - Прости глупость мою, лунь-птица, невдомек мне, когда ты зайцем бежал. - Меня Алая-Алица, ясная красавица, жижова пленница, за тобой послала, отвечает ему лунь-птица, - давно стережет ее старый жиж.
Над глиняным яром - избушка, в избушке старушка живет и две внучки: старшую зовут Моря, младшую Дуничка. Один раз - ночью - лежит Моря на печи, - не спится. Свесила голову и видит. Отворилась дверь, вошла какая-то лохматая баба, вынула Дуничку из люльки и - в дверь - и была такова. Закричала Моря. - Бабынька, бабынька, Дуньку страшная баба унесла... А была та баба - кикимора, что крадет детей, а в люльку подкладывает вместо них полено. Бабушка - искать-поискать, да, знать, кикимора под яр ушла в омут зеленый. Вот слез-то что было! Тоскует бабушка день и ночь. И говорит ей Моря: - Не плачь, бабушка, я сестрицу отыщу. - Куда тебе, ягодка, сама только пропадешь.
На току, где рожь молотят, - ворох; ворох покрыт пологом, на пологу роса. А под пологом девки спят... Пахнет мышами, и на небе стоит месяц. По току шагает длинный Полевик, весь соломенный, ноги тонкие... - Ну, ну, - ворчит Полевик, - рожь не домолотили, а спят. Подошел к вороху, потянул за полог: - Эй, вы, разоспались, заря скоро! Девки из-под полога высовывают головы, шепчут: - Кто это, девоньки, или приснилось? Никак светает скоро.
Клонит ветер шелковые зеленя, солнце в жаворонковом свисте по небу летит, и от земли идет крепкий, ржаной дух. Одна только невсхожая полоса с бугра в лощину лежит черной заплатой десятина бобыля... У десятины стоит бобыль; ветер треплет непокрытую его голову. - Эх, - говорит бобыль, - третий год меня мучаешь, проклятая! Плюнул на родную землю и пошел прочь. Проходит неделя. В четверг после дождя встречает бобыля шабер и говорит ему: - Ну, брат, и зеленя же у тебя, - все диву даемся, ужо заколосятся... - Врешь! - сказал бобыль... И побежал на свою десятину. Видит - выпустили зеленя трубку, распахнули лист, и шумит усатый пшеничный колос. На чудо не надивуется бобыль, а кошки сердце поскребывают: зачем проклинал родную землю. Собрал бобыль урожай сам-тридцать; из пудовых снопов наколотил зерна, и муку смолол, и замесил из первого хлеба квашню, и лег подремать на лавке...
Во льду дед Семен бьет прорубь - рыбку ловить. Прорубь не простая налажена с умом. Дед обчертил пешней круг на льду, проколупал яму, посередине наладил изо льда же кольцо, а внутри его ударил пешней. Хлынула спертая, студеная вода, до краев наполнила прорубь. С водой вошли рыбки - снеток, малявка, плотва. Вошли, поплавали, а назад нет ходу - не пускает кольцо. Посмеялся своей хитрости дед Семен, приладил сбоку к проруби канавку - сачок заводить и пошел домой, ждать ночи - когда и большая рыбина в прорубь заходит. Убрал дед Семен лошадь и овцу - все свое хозяйство - и полез на печь. А жил он вдвоем со старым котом на краю села в мазанке. Кот у деда под мышкой песни запел, тыкался мокрым носом в шею.
Утром рано, на заре, до птиц, пробудилась княгиня Наталья. Не прибираясь, - только накинула белый опашень, - отомкнула дверь из светлицы и вышла на мокрое от росы крыльцо. Ничего не жалел для Натальи, для милой своей хоти, князь Чурил: выстроил терем посреди городища, на бугре между старых кленов; поставил на витых столбах высокое крыльцо, где сидеть было не скучно, украсил его золотой маковкой, чтобы издалека горела она, как звезда, над княгининой светлицей. В тереме зачала Наталья и родила хозяину сына Заряслава. Было ему ныне три зимы и три лунных месяца. Любил князь жену и сына и шумного слова им не сказал во всю бытность. Городище стояло на речном берегу, обнесенное тыном, рвом и раскатами. Внутри, дым к дыму - срублены высокие избы. И выше всех - восьмишатровый красный княгинин терем. Бывало, плывут по реке в дубах торговые люди, или так - молодцы пограбить, завалятся у гребцов колпаки, глядят: город не город - диво, - пестро и красно, и терем, и шатры, и башни отражаются в зеленой воде днепровской, - и начнут пригребаться поближе, покуда не выйдет на раскат князь Чурил, погрозит кулаком. Ему кричат:
Внизу овина, где зажигают теплины, в углу темного подлаза лежит, засунув морду в земляную нору, черный кот. Не кот это, а овинник. Лежит, хвостом не вильнет - пригрелся. А на воле - студено. Прибежали в овин девушки, ногами потопали. - Идемте в подлаз греться. Полегли в подлазе, где дымом пахнет, близко друг к дружке, и завели такие разговоры, что - стар овинник, а чихнул и землей себе глаза запорошил. - Что это, подружки, никак чихнуло? - спрашивают девушки. Овинник рассердился, что глаза ему запорошило, протер их лапой и говорит: - Ну-ка, иди сюда, которая нехорошие слова говорила!
Багряное солнце садилось над мерзлым бурьяном, скрипели журавли колодцев, вдова Акулина пела у окошка горемычную песню, а по деревне проходил странник. Полушубок на нем древний, из дыр овчина торчит, лыковая котомка за плечами. Ни молод странник, ни стар, а взглянешь на него - под усами умильная улыбка, глаза серые, ласковые, смешливые. Подходит он к Акулининому двору, шапку снял и говорит ласково: - Скучно тебе, милая? Увидала странника Акулина, кинулась за ворота. - Странник божий, взойди, сделай милость. Взошел странник, сел на лавку. Угощает его вдова, а сама пытает откуда да куда, не слышал ли про счастье: лежит, говорят, оно в океане, под горючим камнем.
В конюшне темно и тепло, жуют сено лошади, стукнет по дереву подкова, цепь недоуздка зазвенит или скрипнет перегородка - караковый почесался. В узкое окно влезает круглый месяц. Лошади беспокоятся. - Опять подглядывает месяц-то, - ржет негромко вороной, - хоть бы козел пришел, - все не так страшно. - Козла "хозяин" боится, - сказал караковый, - а месяц сам по себе, его не напугаешь. - Куда это козел ушел? - спросила рыжая кобыла. - На плотину, в воду глядеть. Кобыла храпнула: - К чему в воду глядеть? Одни страсти.