12 глава

Битва Вани со стражами, тварями дюже ражими.

Долго ли, коротко шёл Яван – это как посмотреть. Быстро только сказка сказывается, да реальность – не сказка ведь. У нас в Рассияньи по лесочку гулять – это одно, а зато в пекле по чащобищам продираться – это, понятно, совсем иное. А ежели приплюсовать к тому ещё и «радушие» обитателей местных, да принять вдобавок во внимание путешественника нашего оголодалость, то Явановы приключения, не кривя душой, придётся точно признать экстремальными. Второго такого дурака сильно поискать надо бы было – ну, разве что в Расии где может быть…
Ох и непросто далися Явану эти два дня да две ночи – трудновато пришлось ему очень. Не обошлось, понятно, и без оказий. Было дело, его хищный камыш облепил неожиданно, коий живьём его сожрать намеревался, да только лишь сильно Ванька пострекал, и он скрозь таки прорвался. Потом стрекозы гигантские на него стаей напали с челюстями, острыми как бритвы, и живейший интерес к нему выказали – естественно, гастрономический. Ещё уроды некие крысообразные в кустах непролазных на Ваню набежали, и палица ему тогда не понадобилась, ибо пришлося мелочь эту многочисленную руками на себе давить. Великая древесная змеища сверху как-то на него свалилася, удушить его пытаясь, да только узлы тисков Яванушка развязал и удава к дереву привязал. Чудовищные зверюги за ним погналися и хотели его затоптать, да Ванёк хитрее их оказался и в кустах ловко спрятался. Ещё цветы великанские на колдовской одной поляне на богатыря дурман снотворный напускали и липкие ветки-щупальцы к жертве стреноженной запускали – да не заснул Яван, хотя долго потом шёл как пьяный. А однажды провалился он в какую-то яму протухшую, а там червей отвратительных видимо было невидимо: аж клубками они свились. Как принялися эти мерзкие создания по упавшему Явану сновать, в рот, в нос и в уши нагло ему лезть – да и в прочие отверстия, конечно. Ох, Ванюха и повертелся! Ну и гнусу всякого кровососущего тоже, знамо дело, хватало. Добро ещё, что Явана корка грязевая неплохо спасала, а ежели она смывалася или сдиралася, то он, зазря не телепаясь, новый слой на себя тут же намазывал. В общем, скучно Ванюхе было не очень. Даже, скажем, было ему весело: аж ключом жизнь кипела, разтак твою этак!
Но как бы там кого чего ни колупало, а даже и плохому в свой черёд конец наступает. На исходе вторых суточек, когда Яван от изнурения явного чуть с ног уже не падал, приметил он с радостью, что лес дремучий редеть начал мало-помалу: всё больше кругом лужки пошли прибрежные, да появилися полянки светлые, а кусты и чащобищи уредились прямо заметно. И даже легче дышать Ване стало – вроде как передышка ему настала.
Да только чёртва-с-два в этом борушке-то передохнёшь! Сдохнуть – да, это раз плюнуть! – а вот передохнуть – это нет, никак не можно… Ванюха повдоль ручья как раз сквозь траву высокую пролезал, а ручей тот, надо сказать, в речку уже превратился немалую; и только, значит, Ваня на прогалину большую продрался через травушку, а тут глядь -- откудова только ни возьмись, а чудище некое огромное перед ним и явись: шасть из-за дерева великаньего да пред Яваном и предстань! Вот, мол, я – добро-де пожаловать!
Ванька аж рот открыл: ну, думает, и диво – экое ж бурзачило! И как было ему не дивиться, когда шагала к нему вперевалку зверюга досель невиданная на двух толстенных, словно бы куриных, столбищах-ножищах. Башка у громадины с бричку наверное была величиною и весьма на змеиную казалась похожею, потому как из пасти оскаленной язычище раздвоенный туда-сюда сновал, а во рту громадном ряды зубов-кольев торчали угрожающе. Большие же и выпуклые, как чашки, глаза на Явана свирепо уставились и с жадностью очевидной на него зарились, а позади хвостище длинный вправо-влево болтался для равновесия. А в довершение всего на груди тулова страшилина многовесного лапчонки сучилися интересные, как словно высохшие стручочки, и до того они были забавными и коротенькими, что и до морды он ими не смог бы достать, а схватить кого, так невозможно то было и подавно. Ну а ростом сей топтыга был невероятного – сажени в три, может быть, без малого. Короче, был это не кто иной, как терзака – натуральный ископаемый ящер-гигант. Эдакие и на белом свете во времена незапамятные водились, а здесь – глянь-ка! – ещё, значит, не перевелись…
Надумал, как видно, ящер змеевидный Ванею закусить, и не успел наш витязь как следует и встрепенуться, а проглот древний был уже тут как тут. Зашипел он, словно змеищ тыща, пастищу вовсю раззявил да – щёлк зубами в том месте, где Ваня только что стоял! Тот-то, понятное дело, дожидаться не стал, пока его схавают, и уклонился преловко, а чудище сызнова зубищами – щёлк-щёлк-щёлк! Но и тут Яваха не дал маху: приклонился он проворно да и увильнул в сторонку. Освирепенился бурзачила очень, раздулся он словно жаба, да ка-а-ак стеганёт хвостищем своим по Явану! Да только Ваня, не будь дурак, к земельке мигом припал и ушёл как-то от стежка страшного. Но и терзака не растерялся – наскочил он на жертву свою одним махом и топтать её принялся яростно: топ да топ ножищами по пригорку! Да что толку... Яванка на то и подавно оказался проворен, не может терзака его затоптать – вёрткости да поворотливости не хватает ему явно. И то сказать – махина-то здоровенная: больно уж неуклюж оказался динозавр для таких танцев. А Явану между тем поднадоело уже бегать и скакать, будто зайцу; осерчал он и хотел уж было палицею буяна унять, да в самый-то последний момент порешил он мгновенно учудить некий эксперимент... И только, значит, чудище сызнова пастищу свою раскрыло, намереваясь на сей раз Ваньку-то ухватить, как тот возьми да палицу стоймя в пасть гаду и воткни.
Враз и заклинило ротик у проглота! А Ваня и почище того отмочил: сам в пасть отверзтую заскочил и за палицу покрепче ухватился. Обормотище головою – моть-моть – ага! – дулю! Челюстями он пожевал – не закрываются ни в какую! Перепугался гад тогда, попрыгал, поскакал, побегал туда-сюда, пошипел ещё громко, лапчонками своими по челюстям поскрёб – бесполезно ну всё…
Посидел Яваха в пасти смрадной, чуток над гадом позлорадствовал, а потом за язычище евоный взялся. Как крутанёт его руками своими железными! Такую знатную «крапивку» терзаке сделал, что тот подпрыгнул аж на сажень. А когда приземлился, то вдруг на чистом земном языке и взмолился:
– Прош-ш-шу-уу-у, не жжми-и яз-з-ы-ы-к! Прош-ш-шу оч-ч-еннь! Пож-жале-ей меня, ч-челов-веч-чищ-ще, пощ-щади-и! Обещ-щаю, что отш-ш-тану я от тебя – убер-рус-с-сь вос-с-вояс-с-си-и, только ж-жиз-зни, прош-шу, меня не лиш-ша-ай!
–Эка! – воскликнул удивлённый Яваха. – В кои-то веки и ящерицы загутарили! Ни фига себе! Ты ж вроде меня пытался сожрать, а? А ну отвечай, гад – кто ты такой есть и чё делаешь здесь?
– С-стра-аж-ж я лес-са з-здеш-шнего! Пер-рвый с-стр-раж-ж… С-слиш-шком уж-ж ты, человечищ-ще, за черту доз-зволенную далеко заш-ш-шёл – к заповедному лес-с-у с-слиш-ш-ком приблиз-зилс-с-я-я…
Рассмеялся Яван, а потом и говорит с ехидцей:
– Ну так за чем дело-то стало – сторожи себе! Я тебе вроде как не мешаю...
Да как крутанёт опять язычище терзачий – чуть в узел его руками-клещами не завязал. Дракон аж пригнулся от боли да низко присел.
– Ш-ш-ш-ш! С-с-с-с!.. – зашипел он яростно на весь лес.
А потом вновь Явана умолять принялся:
– Погоди-и, ч-челов-векк – не ж-жми-и-и! Приз-знаю-ю – твоя вз-зяла-а – пос-сильнее ты меня оказ-залс-ся-я, а таковых мне трогать нельз-з-я-я, и есть их не мож-жно-о – я их пропус-стить долж-же-ен! Иди с-себе, витяз-зь с мир-ром, а меня пож-жалуйс-ста-а отпус-сти-и-и!
– Ну, это дело другое! – вскричал Яваха довольно. -- Так бы сразу и сказал. А то в кошки-мышки со мною играть принялся. Я ведь, брат, Яван Говяда и меня жрать-то не надо!
Отпустил он язык терзакин, по нёбу твёрдому его постучал и строгим голосом приказал:
– А ну, топтыга ты допотопная – опусти морду-то!
Опустил ящер свою головищу, а Ваня на землю спрыгнул да и говорит:
– Ладно, терзака окаянная, так и быть – пощажу я тебя на сей раз, да смотри у меня, не балуй! Ну, раздвинь жвалы-то!
Надавил Яван ногою на нижнюю челюсть гада, а руками за верхнюю челюсть взялся, и чуть было пасть ящеру не порвал, пока палицу свою изо рта его вытаскивал. А затем взмахнул Ваня оружием своим верным и воскликнул голосом молодецким:
– Давай проваливай отсель, живоглот хвостатый! Делай ноги, покуда цел!
И ка-ак свистнет!
Шарахнулся ящер резко в сторону и понёсся резвой прытью, не разбирая дороги – да и пропал. Только Яван его и видал.
Взбодрила сия схватка чуток Ваню, а то уж едва плёлся наш богатырь, ибо сильно он всёж притомился. Голод его терзать перестал: всё внутри утробы евоной от бескормицы перегорело и силы с каждым часом убывали заметно. А вот зато жажда донимала Ваню мучительней не в пример, и тем несноснее ему было от неё страдать, чем полноводнее в речке вода плескалася. А тут как будто допинг какой принял он: явственнее забилось в груди широкой сердце его мощное, быстрее побежала по жилушкам горячая кровь, внимательнее стали зоркие очи, прислушливее чуткие уши...
Пробирается Яван далее повдоль мутной речушки, а местность-то окружная постепенно и поменялася: пошли всё более высоченные дерева, толстенными стволами в самое небо уходящие, пропали вдруг вовсе кусты да высокая трава, появилися везде мхи да лишайники. И жара несусветная спала: посвежело аж прямо явно, и меж дерев высоких загулял свежий ветерок... Вот шёл Яван, шёл – и сделалось ему хорошо. Это супротив прежнего-то – по контрасту. Никто ему более не докучал, мухи и те не досаждали: разлетелися они да поотстали. Только высоко-высоко, в самых сумрачных кронах, неизвестные науке твари шкверлись громко, а ещё птицы вверху гомонились да ухали, но Яваха ихние вопли не особенно и слухал. И вдруг... топот чей-то в отдалении послышался: тяжёлый такой, грузный... Пригляделся Яван – ва-а! – из лесовой дали зверь обалденный выбежал! Смахивал он попервогляду на быка, только больше его он был и ростом повыше. Ещё – украшен зверюга был белою гривою, и сам весь, от копыт до пасти, оказался он белой масти. Но главное – рожище длинный у него на рыле торчал, навроде острющего меча или, лучше сказать, копья... Единорог то был сказочный, зверь опасный и рьяный!
Уставился на грозного ворога Яван, а потом спохватился и за дерево схоронился: авось, думает, пронесёт, не заметит – далеко был ещё он ведь. Только поздновато Ваня надумал хорониться, ибо заметил всёж его бык. Подбежал он к дереву стремительно, круть вкруг стволины – и чуть было на рожище Ваню не насадил! Едва-едва отпрыгнул тот в сторону, а бычара всей тушей мимо пронёсся, белым боком лишь блеснув и обдав Ванька своим духом – ну чисто коровьим, ядрёна корень!.. Не поднялася рука Ванина на настырную животину – бык тож всёж был, не бегемот. Жалко ему стало родственничка. Да только зверина, очевидно, отнюдь не в миролюбивом расположении духа находился. Обернулся он весьма проворно, подскакивает к Ваньке да рогом опять его – торк! А Яван в воздух взвился пружиною, а потом на хребтину бычачью приспинился, кубарем вперёд прокатился и на ножки удачно спрыгнул. Да и пустился со всех ног наутёк.
Но и единорог не отстаёт – за ним несётся! Бежит, аж земля трясётся. Яванка налево шибанётся – и бык за ним, Яваха направо – и бык направо... Во же привязался, сердится про себя Ванька! И на дерево нигде не взлезть — больно гладкие. А сам вокруг стволов кружится и, как заяц, на ровных местах петляет... Побегали они малость таким макаром – поднадоело это Явану, потому как сил в салки играть у него не хватало. Здорово Ваня подустал и хотел уж было палицей зверюгу приголубить, да тут другое он придумал... Устремился Ванёк во весь опор прямиком, никуда, значится, не сворачивая, а бык, естественно, за ним кинулся, сзади тупатит и уж почти нагоняет... А по курсу прямо дерево стояло необъятное. Яваха в самый последний миг возьми да в сторону и шарахнись, а бычара не успел среагировать – да со всего маху в ствол рогом и засадил! Замычал он грозно-прегрозно, напрягся страшно телом своим мощным – а фигушки! – вытащить рог-то и не может. Прочно, вражина, застрял, надёжно.
Ванёк же поотдышался малёхи, а потом пот с чела вытирает, к единорогу пленённому подходит и таку, значит, речь-то заводит:
–Ну чё, бычок, белый бочок – хорошо тебе, ничё? Да, брат, не повезло тебе – промахнулся. Не за тем, дружок, киданулся. А и проделом это тебе! Нечего за людями-то гоняться да, не разобравши, рогом-то зря пырять! Ага!
А единорог усмирённый красным оком на Ваню покосился, мыкнул голосисто да по-земному к нему и обратился:
– Виноват я, человече, с белого света пришедший: обмишурился я, не на того напал! Пощади ты меня, герой, отпусти подобру-поздорову! Наскочил ведь я на тебя не по своей воле: сторож мест я сих заповедных, для людишек земных запретных…
– Хэ! – воскликнул тогда Яван. – А разве повадно зверюге травоядной за двуногими-то гоняться?! Добро бы хищник ты ещё был, тогда понятно, а тут... Тьфу!
Сплюнул Яван, в раздражении находясь немалом, а потом походил туда да сюда, башку свою косматую почесал, да с ехидцей быка и спрашивает:
– Вот оставлю тебя здесь пропадать – что тогда, а? Сдохнешь ты смертью голодной у сего столба позорного – али звери тебя растерзают? Как ты сам-то полагаешь, бодала?
– Пощади-и-и! – заревел снова бык. – Помилосердствуй, богатырь! Уж лучше тогда убей, а живым меня не оставляй, а то враги мои живьём мою тушу съедят. Сжалься, брат! А?..
Хмыкнул Яван на обращение сиё миролюбивое, подумал недолго, а потом махнул рукою и говорит:
– Ладно, так тому и быть! На сей раз я тебя милую. Отпущу тебя пожалуй. Только чур у меня, не балуй, а то гляди – на добро я зело разрядился…
Ухватился витязь руками велесильными за рожище бычиный, упёрся ногою в ствол, поднапружился, поднатужился, да и вытянул рог заклиненный, точно из грядки редиску. И до того сильный получился у Вани потяг, что аж на ногах он не удержался, назад откачнулся и на земле растянулся. А единорог-то, зверюга вероломная, отскочил сначала проворно, а потом заревел, гад, злорадно – да на Явана!..
Опа-на! Такая-то подляна! Хороша благодарность, нечего сказать! Не успел Ванюха и одуматься, а бычина-то уж тут как тут: подскочил он стремительно да – тырк! – рожиною ему в пузо! В самый аж последний момент страшный рог Яван уловить успел: ладонь свою твёрдокаменную под остриё он подставил – и остановил-таки подлеца! На самом, что называется, ходу гада вероломного Ванёк тормознул…
Ох и взъярился тут богатырь! Перехватил он рог бычий себе подмышку, упёрся ногою в ствол, да на ворога бурого и приналёг! Но и бычара, словно бульдозер, прёт! Аж на дыбищи он привстал, напрягся телом своим громадным, бугрищами мышц взыграл, задними ножищами сыру землю вскопал, а потом заревел, что твоя сирена, красными очами сверкнул – и навалился на Ванюху из всех своих сил могутных!
И как коса на камень нашла! Во же схватка у них пошла! Уж действительно не на шутку противники схватилися: ни тот, ни другой не отступилися... С минуту, наверное, они постояли, от напряжения окаменев, а ни у кого перевесу не было. А потом стал-таки Ваня бычару мал-помалу одолевать: видать, осталось у него ещё силёшек трошки, хоть и не ел он давно ни крошки – да и лишения его чуток поугробили. Короче, не смотря ни на что, начал Ванюша отодвигать единорога. Шаг за шагом вперёд он переступает и врага от себя толкает. Но и бык сдаваться во второй раз видно не собирался: ярый зверюга Ване попался, от напора богатырского он не унялся – до конца бился да сражался... А конец-то уж был недалёко. Хотел было Яваха морду быку крутануть и хребет шейный ему ломануть, а тут вражина с последними силами видать собрался да опять было попёр на Ванька. Ну, тут уж Ваня, не будь дурачиною, возьми да в сторонку-то и отскочи, а единорожище вперёд шибанулся и... сызнова в дерево рогом-то засадил по самое немогу!
Тут, конечное дело, опять потуги, возня, рёв, мычание да ногами снова сучание – ан нет, где там! Засел, скотина невежливая, прочнее прежнего. А Яваха к бычку вскорости подходит вразвалочку, отдыхаем мал-мало, утирается неспеша да и говорит ему голосом почти ласковым:
–Ах, значит, вона ты как, бычара позорная! Таково, выходит, твоё верное слово? Лады! Уж ты меня не обессудь, паразит, а надо тебя проучить. Без этого никак не можно – уж извини!
Да к речке прямоходом... Наломал там лозняку, для порки годного, в воде его намочил и к вражине затиснутой подступил. Выбрал лозину подходящую, размахнулся ею сплеча да ка-а-к стеганёт бычару по толстой ляжке! Лоза от удара аж поломалася, а бычок на воздух даже прянул, да чуть было рог защемлённый не сломал.
Таково, значит, нравоучение знатное получилося у Явана.
–Это, – Яваха вскричал, – тебе за твою маму! Недоучила она сынка!
Да без роздыху новую лозину берёт, опять широко размахивается и как стеганёт подлеца!
–Это, – орёт, – тебе за папу! Недоглядел старый...
Но и этого Ванюхе недостаточно! В третий раз он бычару-то жарит!..
--Это, – объясняет, – тебе от меня лично! Да впредь веди себя прилично!
Ёж его в дребадан – и того снова Говяде мало! Он и в четвёртый разок наказуемому по окорочку стегает.
–А это, – поучает, – от всей нашей бычьей породы наставление – за моральное, так сказать, огорчение!
Ну никак Яваха не унимается! Собрал он лозы остатние, полную грудь воздуху набрал, пуще прежнего размахнулся и так розгами теми свистанул, что бычара осатанелая чуть было не разнёс в щепки дерево – ажно трещина по стволу побежала.
–Ну а это тебе за поруганную правду! – воскликнул учитель строго. – И впредь запомни: стеречь стереги – хоть бы и сам ад! – ежели ты, дурья башка, долг свой так понимаешь, а договора не нарушай! Ну и довольно – будет с тебя…
Схватил Яван быка непутёвого за рог его ущемлённый, поднапрягся слегка, да и вытянул его сызнова из древесного того утеснения. Отпрянул от Вани единорог, да никуда сразу не побёг, а встал наоборот, как вкопанный. Сам-то глазищами кровавыми сверкает, тяжело весьма отдувается, но на витязя уже не кидается. Знать сработало Ванькино поученьице – получил-таки хам вразумленьице.
Наконец, поклонился зверюга Ванюхе да и говорит ему:
–Благодарю тебя, человече могучий, за твою мне науку! Мы ведь, адские создания, добро понимаем лишь через муку. Нам ведь милость к поверженным не гоже проявлять, бо ответного благородства за то не видать. По нам уж лучше вражину прикончить, чем самому пропадать. Так что, брат, простое наказание для нас – что для вас ласка: тут уж у нас мозги-то враз вправляются. Денькую тебе, богатырь, что меня не убил!
Рассмеялся Яван, башкою покрутил и тож быку говорит:
–Да уж. в третий-то раз спуску тебе я не дам! Так и знай! А теперича вот чего: топай-ка ты отселя куда подальше, а то мне твоё общение стало отчего-то надоедать. Мне, браток, злиться-то зря не пристало: нам, Ра сынам, весело жить хочется да радостно и дуться да пыжиться нам не по нраву. И напоследок запомни: звать меня, брат, Яван Говяда, и меня бодать-то не надо!
Единорог же после прощальных слов Ваниных неуклюже на месте потоптался, но, видимо, уходить не собирался. Стоит такой весь понурый – а прочь нейдёт. Усмехнулся тогда Ванюха, по холке быка шлёпнул, да так, что тот на ногах-то едва устоял, и сам в путь засобирался.
–Счастливо оставаться! – крикнул он на прощанье, да и пошёл себе, песенку свистя.
Только чуток отошёл, как слышит, что единорог его зовёт:
–Эй, брат Яван Говяда, постой! Скажу тебе чего-то...
Ванька, естественно, останавливается, назад вполоборота оборачивается и смотрит с удивлением на белоснежного рогача.
–Ну, чего тебе? – его спрашивает.
А тот подбегает к Ване рысцой-то тяжёлой и такой разговор с ним заводит:
–Эх, Яван Говяда, Яван Говяда – виноват я перед тобою, брат! Помочь я за то тебе желаю: сколь могу, добром тебе за добро помогу...
–Да будя уж, будя! – не хочет Яваха и слухать. – Что было, то уж прошло, и в сердце места не нашло! Можешь считать, что предо мною ты не виноват: прощаю я тебя! С кем по запарке-то не бывает...
Сызнова Яван рассмеялся да повторно уходить засобирался, а бычара его не отпускает.
–Нет, – говорит, – ты уж погоди! Успеешь ещё голову-то сложить! Ты меня, Вань, послушай, чего я-то скажу да всю правду по-братски тебе доложу! Коли уж ты породы нашей, то никак не могу я о том смолчать, хоть и строго-настрого заказано мне о том рассказывать. Ну да ладно – внимай, Ваня... Впереди, на исходе леса сего немалого, ждёт тебя, Яван, последнее испытание – и сила тебе в нём не поможет, потому как не всё она может. Третий страж там тебя поджидает, и схватка труднейшая тебя, брат, ожидает! Изо всех-то нас он самый будет лучший, и мощью он обладает могучей. Предложит он тебе с собою биться – вот тут бы тебе не ошибиться! Надлежит тебе быть осторожным: победить того стража не можно, ибо связан он с самою природой, а и сам ты из ейного рода. Чем сильнее бороться ты, Вань, с ним станешь, тем скорее и сам ты устанешь. Ну а ежели на землю ты стража повалишь и лопатками его к травке придавишь, то уж больше с земли ты не встанешь, а останешься тама навек... Не должон побеждать человек свой исток, свою Матерь-Природу пустой славе и блажи в угоду! И нельзя того стража убить – в тот же миг перестанешь ты быть, и исчезнешь бесследно, бесславно... Вот и думай как быть, витязь-брат...
Замолчал второй волшебный страж, страшными своими очами на Ваню он глянул, вздохнул протяжно и довершил свою речь так:
–Вот и всё, что я хотел тебе сказать, Яван Говяда. Понимай мои слова, как знаешь, и поступай дальше, как понимаешь – больше я ничего не могу тебе сказать. Желаю тебе суть загадки этой постигнуть и цели своей благой достигнуть! А мне пора. Прощай, брат!
Заревел единорог трубно, повернулся круто, белым своим боком сверкнув, и умчался вдаль, тяжело топоча копытами своими каменными. А Яваха и призадумался апосля напутствия сего неожиданного, да по дорожке своей потихоньку и двинулся. Идёт и голову, мозгуя, ломает: что, думает, кроется за таковыми-то словами? Не верить родне подземной вроде ему не хотелося – кажись, искренне говорил бык, от души. А и поверить было трудновато: гдеж это видано такое, чтобы с противником ярым да не сражаться! Как тут поступить, как тут не облажаться?..
Думал, думал Яван, да так ничего и не придумал путного. «А-а!..– махнул он тогда рукой на сей ребус мутный. – Вот придём, на месте и разберёмся, что там к чему, а сейчас мозги-то кипятить понапрасну нечего – толку нету!» Прошествовал он ещё какое-то времечко повдоль речки, глядь – а впереди-то вроде забрезжило: конец лесу явно приблизился, засветало. Приналёг вперёд богатырь усталый, ходу наподдал, вовсю идёт-поспешает – очень уж ему надоело прогуливаться по здешним местам. И то сказать – удовольствие он получил сомнительное от путешествия сего обременительного. Чёртовыми кущами были эти зелёные гущи и покидал Яван лес великанский с явною в душе радостью: не понравился он ему, нет, не понравился.
И выходит он из под сени дерев на край поля большого – а там светло, как в летний полдень. Жара!.. Аж враз на Ване грязь стала таять, потому как потом его всего обдало. Ну, да ведь так тому и быть пристало: деревья-то громадные, кои тень давали, позади осталися. Вдохнул Ваньша воздух горячий, стал вокруг приглядываться и видит – поодаль марево зыбкое стеною стоит, а внутри марева вроде как зелёное что-то колышется... Глядь, а проводница его, лесная река, аккурат перед маревом в провал подземный утекает. «Неужели добрался?.. – думает радостно Ваня. – Ага, вроде так, кончается путь-то; другой дороги и нету, акромя как сквозь марево это прошвырнуться. Ну да это для меня как плюнуть...»
И прямиком, значит, к мареву сунулся. Немного этак прошёл, а тут вдруг как свистнет кто-то за спиною его посвистом разбойничьим – ну чуть ли не за самым ухом кажись! Ванька аж прыгнул от неожиданности, потом обернулся, крутанулся, туда-сюда зыркнул... Что за диво?! Ни души единой! Осмотрел он внимательно все окрестности, всё как есть обследовал-обозрел, да только свистуна незримого нигде не углядел. Пустота везде была сплошная – даже следов не виделось на песке, одни лишь мухи вокруг летают, да ещё стрекозы премерзкие.
И тут вдруг опять кто-то как свистнет! Как будто близко совсем и так громко, что Ванёк ажно оглох. Развернулся он молниеносно, палицу вверх занёс... Что за чёрт! Опять никого!..
Зашлося тогда у Вани в груди сердце ретивое.
–Это кто же тут со мною в прятки играть вздумал?! – вскричал он грозно. – А ну выходи, коль не трус! Не пристало витязю таиться – ему сражаться к лицу да биться! Кому говорю! Ну!..
И слышит он, как покашливание раздалося сзади. Поворачивается Ваня обратно – и чуть было от изумления не ахает: прямо перед ним агромаднейший человек стоит, подбоченясь гордо: на две может головы Явана повыше ростом, с грудью объёмистой, как великая бочка, и с ручищами, толщиною с Яванову ногу… Великан этот, подобно медведю, покрыт был весь бурой шерстью, а лицо имел голое, человечье: здоровое такое, суровое, тёмное – почти что чёрное – и всё из камня будто сечёное. Глаза же, для громилы такого огромного, маленькие имел он совсем: посаженные глубоко, зело враждебные и налитые кровью – видать, от гнева.
Лесной, короче, это был человечище, по нашему сказать ежели, то леший. Подошёл он к Явану остолбеневшему поступью неспешной и навис над ним как скала. И был он вблизи до того большенный да устрашающий, что другой кто на месте Ванькином наверное обосрался бы. Ну а Ваня же, понятное дело, ничуточки не испугался, ибо ему допреж и не такие чуда-юда ведь попадалися. Потянул он носом – эк твою! – лешак-то весьма оказался вонючим: до того ядрёный и тяжёлый дух от себя он источал, что рядом с ним не стоял даже и бомж нашенский. «Блох в ём тоже небось целая прорва лазит! – подумалось почему-то Ване. – А может статься и воши имеются в немалом достатке...» Еле-еле сдержался Ванька, чтобы не рассмеяться в момент сей неподходящий. Усилие он даже совершил над собою порядочное и, смехом подавившись, прыснул, а затем и чихнул. Аж леший прочь отшатнулся и тоже Ванюшин запашок в себя потянул, да опробовав его в своих ноздрях, рожею враз он скукожился. Само собой – видок-то у Вани был упаси боже! Волосищи евоные в грязюке были поизмазаны богато и торчмя во все стороны торчали, а бородища всклокоченная напоминала мочало. Тело же грязью у него было обляпано, как мы помним, и та грязюка благоухала почище навозу. Так лешему в нос ароматец Ванин вдарил, что у того ажно брызнули слёзы. Ванюха-то к своему амбрэ попривык и не ощущал его уже нисколько, а зато для нового носа терпеть сей дух не было моченьки.
Отстранился лешак ещё чуть подальше, протёр глаза да как заорёт на Ваню хриплым басом:
–А ну стой, вонючка ты безобразная! Финиш! Притопали! Заворачивай давай оглобли, шаромыга ты непутёвая, коли жизнь тебе ещё дорога, ибо дорога твоя здесь и кончается! Гнилохрень зелотухлая! Говнюк! Прыщ смердячий!
Только Яван не лыком-то шит оказался. И не подумал он даже ретироваться. Смерил витязь лешего взглядом насмешливым да и отвечает спокойненько эдак и даже почти вежливо:
–Ну, это мы ещё поглядим, батька леший, кому из нас куда какая дорога ещё лежит! Я ить, батя, Яван Говяда, и мне грубить-то зазря не надо!
И сам решительно да без всякой боязни прямо в глазки глянул лесному хозяину.
–Это какой я тебе ещё батька, доходяга ты замурзанная?! – возмутился гневно лешак. – Ишь тут выискался! Называется сынок… Хорёк ты вонючий – вот ты кто!
–Ну, не желаешь мне батькой быть, – усмехается Яван, – братом будь тогда! Только это, братан... скажу я тебе по-свойски, по-родственному – плоховато у вас тут гостей-то привечают. Радушия – совсем даже не чувствуется. И хлебосольства вовсе никакого… Некрасиво, братуха, получается, не по-людски...
Лешак от Явановой наглости даже брови на лоб вскинул. Сверкнул он злобно глазёнками своими, ротище было отверз, да не нашёлся сразу что и ответить – за словом в карман полез... Постоял он так, постоял, оторопевши, поморгал этак растерянно, пасть захлопнул, а потом ручищи в стороны развёл, важно весь раздулся, да как топнет ножищей огромной перед собой – только гул по округе пошёл, да туча гнуса на воздух встрепенулася.
–Ах раз так, гость незванный Яван, – в бешенстве яром он рявкнул, – коли ты отказываешься вертаться, да ещё вздумал надо мною смеяться – то уж сам виноват! Сей час своё заслуженное ты у меня получишь! Бороться давай!.. Поборешь меня – куда хошь ступай, а не поборешь – на себя пеняй! Я те покажу, хамская твоя харя, каково над главным стражем-то издеваться! Иди-ка вон сюда!..
Да тут же назад и попятился. На ровное место вышел, пригнул слегка спину, руки-крюки свои растопырил – ну чисто борец в каком цирке! – и Явана к себе подманивает: подваливай, мол, давай – я те, братец, накостыляю... Ну, Яван-то не против: бороться так бороться! Качает он лохматою головою, снисходительно усмехается, кладёт рядом с собой свою палицу, потом сумку с себя сымает да рядышком с палицей её укладывает, затем распрямляется, косточки разминает, и выходит к противнику сильному аки барс. И только, значит, к лешачине приблизился, как тот – хвать его своими ручищами!
Но Ванька-то калач тёртый – бился он не с одним чёртом: шустрый он, ловкий, бедовый и в драке на всё готовый. Увернулся он как-то от захвата медвежьего, хитрым приёмчиком громилу прихватил да на земельку его и поверг. Вернее сказать, леший чуть ли не сам снопом огромным наземь повалился и кубарем по песочку покатился. Видно, и не понял, вахлак мохнатый, как и упал, и каким таким образом этакий недоносок конфузию ему нанёс.
Да скоренько на ноги он вновь вознёсся. А разъяренным стал – страсть! Крутанулся он бешено – и опять на Явана! Лапищами его лапает зло, аж шерсть на нём ходуном ходит, и норовит свово супротивничка сцапать, да только Ванька на его происки больно ловок-то оказался. На месте, вишь, витязь наш не стоит: скачет, пляшет и телом ломается, и непонятно каким макаром от чудовищных лап отбивается... А тут улучил он случай, да и подставил ножку врагу могучему. И за запястье его дёрнул вдобавок. – Раз! И лешак уже на песочке отдыхает.
Только чует вдруг Ваня – что за ерунда?! – слабость непонятная ни с того ни с сего на него нашла... Удивился усилок очень – вроде понарошку с лешаком он борется, а силушка на добрую четверть уже уменьшилась, если не на треть. «Эге! – смекает Яван в замешательстве. – А ведь и впрямь с лешим-то бороться нельзя! Не обманул меня бык-то. Во я попал!..»
А чего делать-то – ума не приложит. Ну полная непонятка получается... И покуда он кумекал тама да в уме недоумевал, лешачина во весь рост уже восстал и сызнова на Ваню бросился яро, а тот, не удумав ничего путного, наклонился этак машинально, и скорёшенько громилу неуёмного за ноженьки прихватив, через спину его наземь и перекинул. Грянулся гигант об землю – только ойкнул от изумления. А Яванушку с головы аж до ножек всего затрясло! В буйной евоной головушке зашумело, в очах ясных теменью потемнело, а могучее его тело вполовину уже ослабело. Едва-едва Ванята на ногах-то устоял…Всё, думает он твёрдо – хорош бороться, а то и впрямь каюк ему тут настанет! Просто, решил он, на месте стану и сопротивляться лешаку перестану... Да только враг его ведь не унимается, а ещё злее бороться принимается. Вот с земельки он поднимается, от песку отряхивается, а потом обхватывает тулово обмякшее Яваново жуткими своими загребалами да, взметнувши парня на воздух, так оземь его шмякает, что будь кто другой на месте Вани -- точно костей бы он не собрал бы…
Да Ванюха-то жив-живёхонек оказался. Полежал он чуток, трошечки опамятовался, потом сел, башкою потряс и говорит, словно бы ни к кому не обращаясь:
–Раз!
После чего на ножки поднимается вяло, стойку борцовскую принимает и лешему кивает: иди, мол, куманёк, сюда... Тот, само собою ждать-поджидать свою персону не заставил долго; сызнова он Ваньку в охапку сгрёб да об землю им – хрясь! Аж пошёл кругом гул...
А Яваха ему:
–Два!
Да опять для боротьбы поднимается.
Ну, тут уж лесовик взъярился так, что кажись готов был пополам Ванька перервать. Подлетает он к нему резвее прежнего, перехватывает его за тулово совсем не нежно, и на вытянутые руки над собою взмётывает. А потом ка-а-к музданёт бедолагу оземь со всего маху – будто топор всадил он во плаху! – чуть в лепёшку Ванюху не сплющил. Песочек окрест ошмётками так и сыпанул! Леший глядь – а Яван-то и на сей раз жив-то остался, а ведь верзила громадный отнюдь не шутейно Ванюхою оземь бросался: угробить его, конечно, он норовил. Да вишь не вышло, кол ему в дышло!
Ванька из ямки песочной помаленьку выкарабкался, обтряхнулся неспеша да и заявляет громиле:
–Три!
Апосля чего, сплюнув слюною наполовину с песком, твёрдым голосом добавил:
–Ну, пожалуй, братан, и хватит. Поразвлекался чуток, душу отвёл – и довольно. Квиты мы теперь с тобою, так что осади, а то, неровён час, пупок себе ещё надсадишь, пыжившись!
Лешачину от слов его ажно в пот кинуло. Во, дивится он, и витязь ему попался – не иначе как Ванька-встанька заговорённый… Подрастерялся он немного, но на попятный не пошёл: опять к Явану, значит, подошёл, крепко его руками облапил и хотел было сызнова приёмчик какой-нибудь ему показать из своего богатого борцовского арсенала. Да только – вот те на! – Яванище будто в землю корнями врос! Не поддаётся!.. Поднатужился лешак со всех своих сил да так, что дуб наверное с корнями бы своротил – а противника своего малого и приподнять даже не может!
И Яваха лешачину обхватил тоже, но не как борец-поединщик, а словно бы другана в объятия любящие он заключил – как будто после разлуки долгой. И по спине великана успокаивающе похлопывает.
–Да хорош же, говорю! – орёт косматому громко. – Завязывай, братуха, биться! Лучше давай-ка мириться! Как ни крути, а ничья у нас получилася...
Не поверил Ване лесовик – как раз крутить да вертеть его принялся, будто из резьбы витязя хотел вывернуть. Но Яваха ведь не винтик, он не выворачивается – лишь туда да сюда поворачивается. И знай своё гнуть-то не забывает:
–Кончай тискаться, – вопит он, – брат! Того и гляди как котёнка меня задавишь! Да отпусти-ка, экий же ты амбал – ну сущий медведь, однако! Давай-ка сядем лучше рядком, да потолкуем с тобою ладком! Идёт?..
Хватка у лешего понемногу и ослабла. Перестал он Яваху в объятиях своих мять: его могучие лапы обмякли, чудовищные мышцы распустились, отпустил он наконец богатыря, а потом за плечи его взял, от себя отстранил и сверху вниз в глаза ему глянул вопросительно. А взгляд-то у него чистым таким вдруг стал – ну не злым ни капельки, и очень спокойным... Поглядел лесной человечище Ване в ясные его очи, покачал головою удивлённо да и говорит с уважением в голосе:
–Ну здравствуй, добрый человек! Поравита тебе! Милости просим!

Уважаемый читатель, мы заметили, что Вы зашли как гость. Мы рекомендуем Вам зарегистрироваться либо зайти на сайт под своим именем.