35 глава

Показал чертям Говяда как плясать на танцах надо.

Добрался Яван вскорости до своей гостювальни, а там, оказывается, его друзья только что с прогулочки ознакомительной возверталися. Ихнюю гоп-компанию в отсутствие, значит, Ванино никто иной как Ужавл по городу огромному повозил, примечательности всякие-разные им показывая да о чертячьем житье-бытье попутно рассказывая. Впечатлений у всех было – во! – полным-полно. Начали они о том да о сём увиденном Явахе вещать и принялися наперебой всяк своё рассказывать, болтать да трещать... Не все, правда, Сильван с Давгуром, естественно, язык за зубами держали, зато Делиборз и Упой с Ужором те с явным вдохновением, в лицах, рассказанное изображали...
Так вот, оказалося, что в будние дни черти тутошние отнюдь не бездельничали в массе своей, а в поте лица, можно сказать, трудились. Сидя по палатам, они в большинстве высчитываниями какими-то занимались, подсчётами, научными загадочными изысканиями и малопонятными некими испытаниями. В основном в поле их усиленного внимания уте́хника находилася колдовская: различные таинственные агрегаты, аппараты и чисто волшебные приспособления, вызывавшие у наших зевак немалое изумление... В результате этого руками из чертей вроде бы никто и не работал. Только головой. Даже кирпичи и различные фигурные блоки, из коих дома здешние строились, и те неведомою силою с земли были поднимаемы и строителями преловко управляемы. Буквально сами собою эти предметы по воздуху перемещались и куда было надобно, туда безошибочно укладывались.
Чудно это всё было...
А ещё местные умельцы разные породы или разновидности растений и животных выводили, и вроде как не наяву, а в каком-то навном невещественном варианте. Пробовали ушлые ведьмаки сии породы так и эдак комбинировать, изменяя на разные лады жизненные их условия, средные и погодные, и определяли таким образом, какие им подойдут, а каковые окажутся негодными. Были там и такие животные, в виде сгущённых теней творимые, которых на Земле никто ещё и не видывал. Как объяснял Ужавл, они их как бы впрок экстраполировали, но в реальности пока не выводили.
И это виденное было чудно не менее…
В основном же черти людьми занимались азартно. Показал Ужавл корешам Ваниным маленькие такие залы, в которых по нескольку чертей сидели и над какими-то вычислениями сложнейшими усердно корпели. А это они души людские, оказалося, на свой лад подправляли, а по нашему, значит, портили. На стенах плоских то и дело земные виды с большой натуральностью появлялися: дворцы, в основном, да палаты и прочие дома богатые, хотя случалися хибары да хаты, но таковых было, прямо сказать, маловато… Ну и там разные сцены возникали с участием всяких знатных людей, сановников преважных да прегордых царей, и те люди то одну сценку в полном беззвучии разыграют, то вдруг с самого начала другую прокрутят, и не раз, а в различных вариациях. А черти вид навный на стене погасят и спорить друг с другом принимаются, чуть ли в драку даже не кидаются, а потом видно на одно что-то соглашаются и по новому картину кажут. Глядь, кого-то из этой знати царь велит и покарати: кого на виселицу волокут, кого на плаху, а с кого сорвут рубаху да кнутами засекут.
Хотя иногда и царю приходит капут: кинжал там, яд... А черти, гады, этому только рады…
Сиё зрелище нашей ораве отнюдь не пришлося по нраву. Начали они чертей на чём свет стоит ругать да костерить и хотели было даже в залы те вломиться, да туда невозможно было пробиться, ибо перегородки в них оказались прочными, толстостенными, а стёкла в окнах непробиваемыми были да толстенными. Пришлося им тогда оказавшегося под рукою Ужавла чуток пошпынять да тумаков ему вгорячах надавать, покуда он всю шатию-братию не догадался увесть оттуль к едреней матери, а то бы крепко ему досталося, коли бы они ещё там осталися…
И повёз он их посмотреть на некую игру молодецкую, поскольку дело уже было к вечеру и делать особо было нечего. Всё развлечное действо происходило на немалой весьма арене, со всех сторон высокими трибунами окружённой, которые сплошь были зрителями запружённые. На той арене две команды охочих до забав чертей, одна в чёрные доспехи облачённая, а другая в золочёные, довольно тяжёлым с виду мячом играли, по большей части в руках его, бежмя да прыжмя, таская и своим сотоварищам по мере необходимости передавая… Этот-то мячище нужно было на горку соперников, в конце площади расположенной, доставить и на белом круге его оставить, ну а соперники наоборот – всеми мерами должны были этого не допустить и старались, овладев мячом, на горку врагов его унести... Ух, и неистовые же там разгорелися страсти! Игроки своих соперников не жалели ничуточки: вокруг державшего мяч грудились, всемерно его защищали и били чужаков не только руками и ногами, но ещё и шлемастыми вдобавок головами. Ну а те, вестимо, в долгу не оставалися: во всю мочь махалися да лягалися и ухватившую мяч команду по чему ни попадя колотили, дубасили, квасили, с ног их валили да завоёванный в бою мячик куда им надо пропихнуть норовили. Не помогали и доспехи прочные, так что для некоторых игроков игра уже была кончена, и их в беспамятстве с поля сражения уносили и на место выбывших свежие силы вводили...
Под конец этой чертома́хии чёрная команда вроде как один мяч у золотых выиграла, но сторонники побеждённых, сим исходом весьма огорчённые, с таким неудовлетворительным для себя результатом категорически не согласилися и прямо на трибуне со зрителями, болевшими за победителей, яро сцепилися. А покуда подразделения биторванов дерущихся не разделили и порядок не навели, рьяные и пьяные черти натурально как скоты там себя вели, и такую свару знатную заварили, что многих и многих зрителей, буйных сих зрелищ любителей, чувствительно поприбили.
Тут уж Ужавл не подкачал. Быстренько он подопечных своих из бойкого сего места вывел и от лиха подальше оттуда увёл. Извините, им говорит, небольшое, мол, вышло недоразумение: в оценке результата получилося расхождение… Короче, чересчур яро предпочитают черти эти играть, а так-то ведь можно и в ящик ненароком сыграть... Наши у провожатого спросили: отчего, дескать, такие злые мордобития допускаются? А он в ответ усмехается: надо, говорит, периодически у народа пар выпущать, а посему желательно рядовых чертей к таковским жестоким зрелищам всемерно пристращать, ибо лучше они тут подерутся да вволю поорут, чем на власть предержащих с накопленной злобой да раздражением попрут. Народ ведь, добавил он, тёмен зело, зол и туп, и ему то пряник надобен, то кнут...
И дабы успокоить как-то нервишки, Ужавл людей на культурное мероприятие определил: музыку чертячью им в его присутствии послушать пришлось. В некоем большом роскошном зале высокие рангом черти кучно собрались, где в свои неблагозвучные ритмы всею душою они погружались... Людям, по правде сказать, в сих «консерваториях» совсем даже не понравилось, потому что музыка у местных аборигенов по большей части была резкая, очень шумовая, всяческими бряцаньями преисполненная и какая-то в общем простая, безыскусная, не душевная… Наоборот, от прослушивания такого какофонного звучания делались черти грубыми чрезвычайно, явно они от музыки сей раздражались и нехорошими чувствами переполнялись. Короче, музицирование у здешних жителей не искусством, гармонию ищущим, было, а этаким ремеслом, кое, по справедливости если заметить, изрядным оказалося барахлом. А вихлявшиеся на подмостках музыканты, лихо очень со странными инструментами управлявшиеся и энту дребедень с упоением чрезмерным игравшие, ничего кроме сожаления и стыда своим жалким видом не вызывали. Плохо, плохо они играли...
Увидел Ужавл, что от шумов музыки чертячьей у его подопечных настроения снизился тон, и повёл он их тогда незамедлительно в волшебный дворец «Навито́н». И уж это-то магическое устройство произвело на них впечатление пребольшое, и вот отчего... В большущем этаком куполообразном зале уселись наши зеваки в специальные такие кресла, где по указке Ужавла на их головы шлёмы странные надели и... они в урочное время в числе многих прочих зрителей или, как бы это получше сказать, ощутителей, в навный совершенно мир угрезились... И в самом-то деле, испытал каждый из них ощущение, что будто бы ты не в кресле волшебном сидишь-посиживаешь, а в другом каком-то, чисто вроде явном мире пребываешь и тама реальные вполне вещи маешь. Ну всё-превсё было там как наяву: и запахи необычные, и раскраски непривычные, и чувства сильные, и впечатления обильные... Даже боль и та натуральною там была, только не такою, как в яви, крутою, а уменьшенною зело...
Показали им всем одинаковую умозрительную картину, яркую весьма, не рутину унылую. А вместо главного героя – молодого некоего чёрта-завоевателя – каждый самого себя на его месте представлял и, что интересно, в то же время как бы и со стороны на его похождения глядеть продолжал... Чего там только не было: и полёт на какую-то удивительную планету, с горсткой храбрецов героем совершённый, и ужасный и грандиозный мир, ими в боях с чертями тамошними и ангелами покорённый, и схватки ещё с жуткими чудовищами, и пещеры с баснословными сокровищами, и, само собою, умыкание местных красавиц, которые не могли просто не нравиться... И даже битва с могучим ангелом, со звёзд прибывшим, представлявшимся непобедимым и дикий страх на чертей наводившим... Его-то главный герой и поражал в оконцовке в единоборстве, в результате чего он, бывший на своей родине презренным изгоем, становился на захваченной им планете и впрямь великим героем. Он провозглашался всевластным царём и сонм побеждённых в жертву приносил перед Световоровым алтарём…
Черти как будто шальные из сего чародейного зала потом выходили, до того вишь им по нраву действо это приходилося, кое не наяву, как мы помним, происходило, а лишь в воображении им мнилося. А Ужавл в ответ на вопросы, со всех сторон на него посыпавшиеся, чванно отвечал, что сиё магическое искусство в деле воспитания правильных вкусов почитается у них важнейшим, ибо все совершенно оно чувства загружает и до самой глубины облучаемую душу своим воздействием поражает…
Ну что ещё? Посетили наши дружинники большой игорный дом, где орава чертячья с азартом невероятным в игры странные играла, требовавшие от играющего не столько силы ума, сколько везения и удачи. На многочисленных этажах здания стояли в неисчислимом количестве игральные агрегаты, кои шумели, звенели, трындели и звякали, а возле и даже внутри них помещалися фарта любители, кои отнюдь не тихо себя вели... Вдаваться в правила игры нашим особо было некогда, так что они просто тама прошлись, за публикой наблюдая мимоходом... Те, кто выигрывал, просто неистовствовали и потом долго на ладони себе глядели, чего-то там пристально рассматривая, а проигравшие ярились, рыдали и даже волосы на головах рвали; самые же неудачливые, не находившие видимо чем заплатить, оказывались схвачены биторванами и подвергались прямо на месте мучительным истязаниям, кои представляли из себя пропускание через их тела вредоносных и болеёмких токов, в результате чего крики и вопли этих неудачников вносили пряное разнообразие в общий шумовой гам...
А глубоким уже вечером устроил поводырь Ужавл нашим последний показ, который удивил их всего сильнее. Оказалося, что всё местное народонаселение не обычным человечьим путём на небелый это свет появлялося, а... из яиц, точно змеюки или ящеры, рождалося! Да, да – из большущих таких ведроподобных яиц, круглых, разноцветных и овальных, в особом яйцепитомнике содержащихся и особому там уходу подлежащих...
Тут уж и Ужавл ничего объяснить не в силах оказался: так, мол, он сказал, было спокон веку, черти бо не чета человеку, и муки родов ихнему племени не ведомы. Зачинают же они новую жизнь не абы как, когда и где ни попадя, а совершенно продуманно и по строгому зело учёту, так что каждый их немногочисленный плод был результатом не любви, а расчёта. А всё это устраивалось потому, из Ужавловых объяснений исходило, чтобы новое чертячье поколение от самых лучших производителей бы происходило, здоровым бы оказалося и по качествам таким как нужно. Важная очень, утверждал Ужавл, сия служба...
Яван все эти рассказы со вниманием неторопливым выслушал и о своих похождениях им поведал да всё, что с ним было, изложил.
Сперва-то все молчали, описанием душемолки подавленные, а потом Буривой, покачав седой головой, заявил Ванюхе с сомнением:
–Слушай, Ваня, а может ты зря от мировой власти-то отказался? Ну рассуди: властью-то облечённый куда как влиятельнее, чем власти лишённый… Сколько добра мог бы ты сотворить, ежели с умом власть такую невиданную сумел бы употребить! А? Разве, скажи, я не прав?
–Я, дядька Буривой, – ответствовал ему Ваня незамедлительно, – не головою тогда рассуждал, а сердцем решал! И сейчас я убеждён достаточно, что поступил тогда правильно. Ведь не бурное земным людям надобно влияние, а тонкое духовное созревание... Малый росток кверху тянуть не надо – отрвёшь лишь его от корней! Ты его лучше водицей полей – вот и будет тогда толк: к солнцу потянется росток... Прави же нашей веда та же вода: ведает она да водит, а не с корня растение воротит. По Прави же развивающееся общество, да ещё в масштабах всей Земли, ускоренным способом не родится, ибо немало придётся ещё по Ра покрутиться, чтобы оно созрело. Долгое это, брат, дело...
–Верно, Яван, – богатыря Давгур немногословный тут поддержал, – Всё равно бы черти царя всемирного обманули, не туда его правление завернули бы. А не его самого, так уж наверняка потомков его. Уж кто-кто, а я-то зна-а-ю: об уроке, мне данном, я не забываю...
Ладно. Порешили они тогда повечерять, а то Ужавл их возил-возил, а нигде, собака такая, не покормил. Да и сам Ваня за день-то проголодался изрядно, пока Двавл с Жадияром ему мозги в пирамиде полоскали. Заказали они всяких разносолов, любимых яств да пития, а Яваха, само собою, кувшинок молочка осушил неспеша, да после того ничего поесть ему стало-то не надо—малым стал сытиться наш Говяда… А как все поели, то за стол сели и песни расейские запели. Всякие там разные: про богатыря убитого, лежащего под ракитою, про красавицу девицу, у коей добрый молодец попросил водицы напиться, про чёрного ворона да сизого сокола, про родные края, да про жизнь, прожитую не зря...
Ладно пели, с душою, и сделалось у всех на сердце хорошо.
И тут – звяк! – вроде как камушек в оконное стекло брякнул. А уж было-то темно, снаружи не видать ничего. Сначала-то никто и внимания особого на это не обратил: мало ли, думают, чего в окно залетело. И вдруг опять – стук! Что ещё такая там за хрень? Невже и впрямь камень на такой-то высоте? Кто ж, смекает Ваня, это расшалился-то на ночь глядя? Не иначе как чёртяка залётный пьяный... Вот он на балкон выходит, гля – мама родная! – никак то Борьянка шалит-развлекается?! Да точно – вон же она в сумраке маячится, на стульчике улётном между небом и землёй висит да весело себе смеётся. И чего ей, прожиге, неймётся-то?..
–Здравствуй, женишок мой дорогой, свет Яванушка! – звонким голоском она Явану привет посылает и на освещённое местечко из полутьмы выплывает.
Яваха же от ейного видона на мгновение остолбеневает. И то – разоделася чертовочка молодая чёрт те во что! Какие-то были на ней напялены живописные лохмотья или лоскуты, если сказать получше: яркие такие, броские, блескучие... Голые же её ноги и руки – не помрёшь со скуки – затейливыми красками были сплошь размазюканы, да и личико от прочих членов не отставало и малеванием бойким весьма удивляло. Чёрные же её блестящие волосы в тугой кобылий хвост были скручены и на спине спокойно лежали... В общем, Борьянины сии украшательства Явана немало поражали, но не раздражали, хотя, по правде сказать, взора его и не ублажали. Мало ли чего девке на ум-то придёт, чтобы внимание парня к своей особе привлечь и до себя его как-то завлечь! Девки на эти трюки дюже горазды, заразы, и бывают в различное время весьма разны, как прекрасны, так и несуразны...
–Здравствуй и ты, Борьяна-краса, чёрная коса! – ей в тон Яван отвечает. – Чай таперича твоя душенька в упокое, гляжу, пребывает: не злишься более на меня, не ругаешься и лютой злостью не распаляешься?..
А та в ответки смеётся прямо, заливается, точно воспоминаниями о своей несдержанности упивается...
–А я зла, – говорит, – Ванюша, в себе долго-то не держу. Что и было плохого, то уже ушло и в сердце моём места не нашло… Я вот чего задумала в ваш шалаш зарулить: на танцы желаю тебя пригласить. Полетели, Ваня, тут недалёко! У меня по сему случаю и летульчик для тебя припасён... Ну чё, герой удалой, скажешь? Надеюсь, невестушке своей не откажешь, а?
Было бы глупо Явану вопрос такой задавать – он с Борьяною хоть все ночи подряд готов был летать…
–Изволь, – решается он скоро, – я готов. Отчего ж ноги не поразмять? Только это... я на твоём табурете не умею ведь летать.
–Э, нашёл о чём горевать! – успокоила Ваню Борьяна. – Тут нечего и уметь: сел, да и полетел. Куда глядишь, туда и летишь. Летульчик умный – он на мысли твои реагирует и соответственно твоим намерениям планирует...
И видит Яван, как второй стулоплан, порожний, из темноты бесшумно выплывает и над самым-то балконом зависает. Яваха, не долго рассуждая, на него уселся, а там зажимчики такие – вжик! – живот евоный и объяли крепко. Захотел тогда Яван, чтобы чёртов аппарат туда да сюда над балконом пофланировал – и ага! – безупречно летульчик желания его выполняет: и впрямь Ваня получше птицы летает!..
–Только вот чего, Ванюш, – потребовала Борьяна у Вани ласково, – палицу свою не бери лучше! Ну не тот случай. Не ровён час, кого ещё пожгёшь ненароком. Выйдет тогда праздник нам боком. А чтобы от разных недоброжелателей обезопаситься, у меня кой-чего не хуже припасено – во! Это шапка-невидимка. Недавно случайно достала. Вещь чудесная, весьма уместная и не берущая много места. Гляди!..
Борьяна тут какой-то цветастый колпак из-под задницы достала и на голову себе его напялила. И о чудо! В тот же самый миг она с глаз долой пропала, будто в воздухе без остатка растаяла!
–Ну что, Яван, убедился? – её звонкий голос по округе раскатился.
Ванька на то лишь плечами пожимает, диву дивному удивляется и с невестою своею соглашается. А Борьяна вновь на виду возникла, свой колпак за пазуху положила, а другой, по виду в точности же такой, Явану кинула. Ну, он его на лету подхватил, в руках чуток покрутил, на башку себе натянул, со стульчика вниз скакнул да в безвидном своём виде в гостиную и завернул. А сам ступает на цыпках, чтоб товарищи его не слышали...
–И чего это Яван там позамешкался? – Делиборз в это время спрашивает недоумённо.
–Да с Борьянкою своею лясы точит, – пробурчал сердито Буривой, – голову себе только морочит. Разве не видите, как эта ведьма его охомутала? Парниша чисто разум потерял, будто впервой бабу-то увидал! Хех! У меня-то в бытошнее моё времечко сего, с позволения сказать, добра в предостатке немалом было. И не чета этой кобыле... Скажу вам, братцы, как на духу, а сия хитрая профура мне дико не по нутру, ага...
–А мне вот нравится! – воскликнул Яваха незримый, задетый заметно мнением сим нелестным о своей стал быть невесте.
Все сплетники где сидели, там и обалдели. Даже чуткий лешак скорчил свою рожу, ибо и он появления Вани не устрожил. А атаман ватажий шапку-невидимку с головы снял и таково товарищам вещал:
– Ладно, дружиннички, про то что вы о моей невесте тут болтаете, наплевать и забыть. Не ваше это дело. А только я с нею намереваюсь отбыть погулять малость. Куда, спрашиваете?.. А на танцы!.. Когда вернусь, не знаю. А старшого заместо себя, – и Ваня обвёл взглядом братию, – я… Сильвана оставляю. Ну... прощевайте!
И на балкон – шасть. Шапку за пазуху засунул, на летульчик, его дожидавшийся, взгромоздился и за Борьяною, уже чуток отлетевшею, устремился.
В считанные минуты Яван на этом чудо-аппарате летать насобачился. Управление им, надо отдать чертям должное, и впрямь-то было несложным: знай себе движение, для тебя желаемое, представляй – и летай себе, летай...
А Борьяна приличную уже скорость набрала и между небоскрёбами частично освещёнными ловко запетляла: направо, затем налево, потом вверх, вниз – и по кругу назад вертается. Только кобылий её хвост на голове от ветра болтается. Ну и Ванюха не отстаёт. Нравится ему полёт...
Через некое времечко, вдосталь по городу полетавши, вылетают они на срединное озеро, где Двавловская пирамида стояла. Борьяна её обогнула слева, в некотором отдалении стараясь быть от громады строения, и видит Яван, что тама площадка весьма немалая устроена на воде, ярко очень освещённая и полная чертовского народу. Тут уж они скорость поубавили, потому что всяких других чертей и чертовок в воздухе было, как мошкары. Все полётывали себе до поры, и кое-кто из них на площадку ту пикировал и садился, а большинство вокруг носились, визжа да посвистывая, правда меж собою никто нигде не сталкивался, ибо при чрезмерном сближении эти летульчики сами собою непонятным образом миновалися, не стукалися друг об дружку и не ударялися...
В этот самый миг, когда Яван и Борьяна рядышком тихо летели и один на другого поглядывали, откуда-то с площадки музычка грянула этакая немудрящая, шумливая зело и громко звучащая. Только бумц-бумц-бумц да фурц-фурц-фурц! а ещё – тыц-тыц-тыц да бац-бац-бац!..
–Начинается! – прокричала Борьяна Явану, поскольку слышно в этом рокоте было совсем неважно. – Давай спускаемся!..
Спикировали они плавненько на краешек площадки, и Борьяна ловко на палубу соскочила, а когда Яван вслед за нею спрыгнул, она за руку его тотчас схватила и куда-то вбок потащила. Ихние же летательные аппараты сами собою подальше убрались и в числе других над водою выстроились.
–Вон видишь – кабинка? – княжна воскликнула, указывая рукою на некую будочку невеликую, коя с краю площадки саженях в двух от палубы в воздухе зависла.
–Ага! – гаркнул в ответ Яваха.
–Там мой приятель, Обалдавл! – проорала Борьяна. – Он тут ведущий! В своём деле наилучший! Он будет всю пляску вести – нашу кодлу трясти! Идём, Вань, к нему!
Пропихалися они сквозь толпищу расфуфыренных в пух и прах молодых чертей к этой будке висячей, а тама, оказывается, лесенка узенькая вниз спускалася. Борьяна шмыг-шмыг-шмыг по ней – только голые ноги засверкали – и она уже на площадочке у дверей. Дверцу решительно отворила, вовнутрь нырнула и Явану рукою махнула, чтоб он, значит, не зевал и за нею поспевал. Ну и Ваня тоже туда полез, правда неспеша, поскольку лесенка эта на ладан дышала и под тяжестью его тела богатырского зримо шаталася… Вот заваливает Яваха в ту будочку странную и видит, как некий моложавый чёрт на стуле высоком сидит, сосредоточенно пред собою глядит и какие-то загадочные фигуры в воздухе руками выводит. Сам такой весь вихлястый, напыщенный, смазливый, выражение на лощёной его морде было брезгливое, а рожки на лбу – козлиные. Одет же он был во что-то яркое, просторное и непредставимое... На Явана сей субъект покосился, губами чуть заметно скривился и сызнова за свои манипуляции принялся.
–Поравита вам! – поздоровался с чёртом Ванька, но ответного приветствия не дождался, поскольку этот хлыщ по-прежнему никакого вроде внимания на Ваню не обращал и лишь руками в воздухе ловко вращал…
–Что-то долго ты колдуешь, Обалдавл, – засмеялась Борьяна, – Хорош руками-то размовлять, не пора ли уже и зажигать?
–Не спеши, княжна, – процедил манипулятор голосом неприятным, – здесь спешка-то не нужна...
И вдруг – чухх! – целая радуга яркого света брызнула снаружи, и над толпою чертей собравшихся, орущих, свистящих и дико галдящих, возник, словно из ничего, живописный такой дракон, а вернее было бы сказать дракончик, поскольку, несмотря на свои исполинские размеры, у этой химеры было явно нарушено понятие меры. Оказалося произведение Обалдавлово донельзя округленьким, упитанным очень, жирным, но при всём при том забавным весьма, а не противным. Он немножечко в воздухе потоптался, толстым пузом смешно повихлялся, прокашлялся, и вдруг под низкую ритмичную музыку, громко цокающую и тяжело покающую, запел препотешным голосом:

Дали деду долото
Пурц-пурц-пурц-пурц!
Дед пошёл долбить дупло
Цурц-цурц-цурц-цурц!
Вот он к дубу подошёл
Шор-шор-шор-шор!
Место для дупла нашёл
Цор-цор-цор-цор!
И-и-и!..
Раз ударил
Два ударил
Третий раз не так направил
Маханул что было сил
Ил-ил-ил-ил! И-и-и!...
И мудя́ себе скосил!
Цури-пури-цури-пури
Цури-пури-пури-сил!

При том сей навный заводила до того залихватски и уморительно пританцовывал, короткими своими лапками при этом вращая, а ещё вихляя толстенным хвостом и вместительным зело пузцом, что без смеха и хохота на его откаблучивания смотреть было невозможно. Черти и чертовки, собравшиеся на палубе танцевальной, тоже от души над ним поржали, и кое-где небольшие группки и одиночки уже вовсю танцевали или, вернее будет сказать, плясали и чрезмерный свой задор другим показывали...
А драконище новую уже песенку загундявил, кривляясь при том по-иному, но тоже смешно:

Дали деду в руки лом
Пом-пом-пом-пом!
И попёр он напролом
Бом-бом-бом-бом!
Всех домашних он сразил
Зил-зил-зил-зил!
Даже папу поразил
Бил-бил-бил-бил!
Сын из всех один остался
Ай-ай-ай-ай!
Он, дурак, в бега подался
Вай-вай-вай-вай!
Дед его догнал и вот...
Рот-рот-рот-рот!
Размахнулся обормот
И-и-и!..
Раз ударил
Два ударил
Третий раз не так направил
Маханул что было сил
Ил-ил-ил-ил! И-и-и!..
И балду себе скосил!
Тили-зили-тили-зили
Тили-зили-тили-зил!

И пляска разгорелася уже со страшною силою. Масса вся эта чертей, а их там сотни и сотни были, если даже не тысячи, начали оголтело по палубе крепкой скакать, прыгать, руками махать и ногами дрыгать. И всё это бардачком да поодиночке, парами не танцевала никакая падла. Ну словно как лошади ошпоренные они там гарцевали!..
Явану сиё буйство дикое как-то не показалося. Не, и он плясать-то был мастак, мало кто в сём деле был его получше, но тут-то был другой совсем случай. Что, он думает, за фигня тут такая? Черти мужского пола сами с собою навроде пляшут, а на противоположный пол и внимания никакого не обращают. Что за дела? Здеся же девок было в достатке, и с ними нужна была совсем другая ухватка: не выкрутасы всякие чинить в раже, а совершать тонкое весьма ухаживание...
–Гей, чёрт рукоблудный, – обратился Ваня к этому их ведущему, навряд ли, как оказалось, в деле своём лучшему, – как там тебя? А поплавнее мелодию сбацать что ли нельзя? Мы ж как-никак танцевать сюда пришли, а не драться...
–Да не вопрос! – сощурился хитро тот. – Ты только её задумай, а я вмиг её изображу и в наилучшем виде выдам…
Ну, Яваха в памяти своей порылся и на одной песне танцевальной остановился, на «Белой лебеди». Нравилась она ему ещё в бытность его на белом свете... Эх, не чета была та песня этим: душевною она была, напевною, дарившею радостные ощущения, и предполагавшею тесное с девушкою понравившейся общение... А Обалдавл вдруг рукою чего-то сманипулировал и очень быстро любимую Ванину мелодию в превосходном варианте выдал: с гуслями сладкозвучными, со свирелями, с соловьиными даже трелями…
Правда, мелодия сия подходящая лишь в будочке их зазвучала, а снаружи по-прежнему чертовская какофония бурчала и рычала.
–Вот это я понимаю! – обрадованно воскликнул Ваня. – Это по нашенски, по расейски!
И к Борьяне оборачивается, словно опамятовываясь:
–А ты, Борьянушка, лебёдушку станцевать сумеешь?
А она в ответ усмехается и горделиво этак выпрямляется...
–Отчегож не суметь, Ванюша, – говорит ему завлекательно, – я ведь по культуре земной специалисткой считаюсь. Много чего я ведаю, а уж о танцах и речи нет. Я же истым считаюсь танцеведом – что хошь могу тебе станцевать... Правда, одеяние моё сему случаю будет не под стать, ну да это ведь чепуха, как считаешь? Главное в любом танце образ движениями создать, а не одеждами-то блистать...
Спустились они тотчас на площадку, а перед тем с Обалдавлом Яван договорился, что как только он рукою ему махнёт, то чёрт сразу музыку свою грубую отрубит, а Ванину танцевальную включит. Протолкнулися Яван с Борьяною, за руки взявшись, на середину площадки, под самого пузатого дракончика вышли и местечко нашли попустее, где танцующих было менее густее. Смотрит Ваня на чертей колбасящихся и зело им удивляется... Черти создания хоть и не разумные, но чрезвычайно зато все умные; до сих пор ни одной глупой хари среди них было не видать. А тут... Рожи у всех тутошних оказались перекошены, и сами они были какими-то взъерошенными, точно огорошенными, тела взопрелые, глаза безумные, очумелые... Орут, вопят, свистят, скачут – себя и других дурачат. А одеты-то! Ну, кто во что горазд! По большей-то части в какие-то живописные лохмотья и сверкающие балахоны... А размалёваны-то! Один-другой-третий чуть ли не голым туда заявился и точно петух разукрасился. А некоторые цепями и какими-то железяками звенящими сплошь оказались обвешаны да окованы, и ещё к тому вдобавок проколоты во многих местах: на лицах и телесах кольца, шары висят, сучки-дрючки острые торчат...
–Они что, одурели все что ли? – Яваха Борьяне в самое ухо орёт да горло дерёт, потому что не слышно ни шиша было в энтом рокоте.
–Да образией поупивалися! – она в ответ кричит, улыбаясь. – Не обращай, Вань, внимания – тут ведь не Рассияния!
Решил тогда Яван, что самое время музычку будет переменять. Вот он рукою над толпою машет и Обалдавлу знак условленный кажет: мол, вырубай поскорее сиё сумасбродие да включай-ка нашенскую мелодию... Дракон навный издал напоследок непотребный звук и в полыхании иллюминации куда-то подевался, а на его месте три навных чёрта неожиданно появилися: огромные такие, рогатые, кудлатые, в чёрных теснонапяленных одеяниях и с какими-то странными струнными инструментами невидальными, перекинутыми через плечи на кожанных ремнях. Ударили они пальцами по струнам частым и до того гадостную мелодию из гуслей своих чертовских исторгли, что хоть уши затыкай: эдакое что-то стонущее, ноющее, вопящее, скрипящее и для танца расейского уж совсем не годящее...
А сии негодяи вдобавок ещё и заорали хрипящими голосами – выдали, понимаешь, вокал, навные хамы. Вот чего они там изобразили:

К нам допёр один верзила
Управора загасил!
Вёл себя он некрасиво
Нашу Бяшу попросил!

Мол, отдайте Бяшку!
И – хвать её за ляжку!
Да хотел её – в мешок!
Я-де – ейный женишок!

Ну а мы сказали – хрена!!!
Вырвем Бяшу мы из плена
И верзиле этому
Надаём по репе мы!

И опять по струнам рьяно ударили, и такую воюще-режущую дрянь из своих стругаментов извлекли, что хоть стой, хоть падай, хоть сим скрежетом себя порадуй...
–Это кто же у них Бяша – ты что ли, моя Борьяша? – Яваха невестушку свою, смеясь вопрошает. – А что, ничего, мне нравится. Ишь ты – Бяша...
И она в ответ засмеялася, а потом на будку взгляд свой перевела и закричала в негодовании:
–Обалдавл, скотина ушлая, нас обманул! В дураках, проклятый меловед, выставил! Наверное, ревнует меня к тебе... Что будем делать?
А сии навные наглые музыканты у них над головами совсем уже распоясалися. Натурально матом они уже ругалися и вот какую хрень на публику выдали:

Эй ты, сука, побудь моей подругой
Я ж тебя люблю!
Побью тебя!
Прибью!
Эй ты, шмара, я сейчас в угаре
Я тебя ищу!
Хочу тебя!
Торчу!
Эй ты, падла, дразнить меня не надо
Знай, порода сучья –
Я круче!
Я лучше!..

А другие их выкрики и словесные, так сказать, блевания и упомянуть даже нельзя: совсем уж были они неприличными, не для пения уж точно публичного.
Яван опять этому обалдую рукою маханул. Да что он там, думает, никак заснул?.. А в ответ уж с явно издевательскими намерениями спускается с высоты к ним пониже кругляк какой-то здоровенный, коих немало тут везде висело, и дикообразные звуки внаглую уже над головами их наяривает: только пур-пур-пур-пур!.. Ни фига себе лебёдушка! Немудрено от такой музычки и слуха лишиться!.. А все прочие на площади ну чисто уже ошалели. В неистовство какое-то бесовское они впали, по парам распалися и яростно просто плясали: черти визжащих чертовок грубым образом хватали, чёрт те куда их кидали и швыряли, вокруг себя их крутили, даже наотмашь по лицам их били и таскали девах за волосищи... Нечеловеческими голосищами все там орали, дико вопили и пронзительно верещали, а также, что удивительно, безумно хохотали и чертячьи партнёрши, они же по совместительству жертвы, которые от такого не нежного обращения совершенно не стеснялись в выражениях...
Ну, озлился в себе Ваня, называется потанцевали!.. Надо, думает, прекращать эту вакханалию, а то уж незнамо что будет тут далее... Набрал он тогда полную грудь душного воздуху, пальцы в рот заложил, да как вдруг засвистит посвистом молодецким что было силы! А черти, известное дело, свисту молодецкого не уважают – их этот свист до глубины их чёрной души поражает и на задницу даже сажает. Тут, конечно, вся орава в один миг орать перестала, и все с ужасом неописуемым на богатыря уставились, а кое-кто даже за ухи взялся и по палубе закатался... Только музыка-то оглушающая не прекращалася. Она даже усилилась там. Особенно же этот шар, что над Ванькиной головой маячил, уж такой-то безобразный шум из себя испускал, что Яван повторно засвистал, погромче прежнего. Прямо в шар этот звук свиста своего он направил. И вроде как некая дуэль промеж них началася. Шар сей: бух-бух-бух! да хух-хух-хух!.. А Ваня: сви-и-и-и-ись!!!..
С минуту они тама пикировалися. Черти те уже все почитай вповалку вокруг лежали, по палубе каталися да головы руками сжимали, а тут наконец и шар не выдержал... Что-то в нём ухнуло, рюхнуло, зашипело, дзинькнуло... потом чёрный дым оттуда повалил, и этот магический шарина музицирование враз прекратил и восвояси куда-то отвалил.
И вдруг, как и было заказано, из всех прочих шаров, отказу не давших, щемящая расиянская музыка заиграла, мелодия дивная про вестимо лебёдушку, и голос тихий девичий проникновенную песню запел:

Как по речке, да по ре-чень-ке
Белая лебёдушка плыла-а...
А за ней-то лебедь мо-ло-дой
Из протоки быстро выплыва-ал...

И на Явановых глазах чудо тут внезапно свершилося, чудо великого преобразования...
Борьяна-то, Борьяна, хоть и выглядела она как незнамо кто, а вдруг плавненько так под музычку дивнозвучную и пошла. Ну чисто будто лебёдушка та самая: стан она подтянула, шею изогнула, руки позади себя изломила... В точности искусная чаровница вид плывущей лебеди изобразила… Да ещё и выражение лица своего радикально переменила: до того нежным оно у неё стало, ласковым да зовущим, что Яван, не упустив естественно случая, за нею, выгнув грудь, подался, потому как он сему колдовскому образу добровольно и радостно поддался...
Черти же все живёхонько поочухались да как ошарашенные вокруг стоят да на невиданный для них танец во все глаза глядят. И что странно – не шумят, не вопят, не галдят. Аж дыхание затаили... Видимо и их чёрствые души прослушивание музыки живой да чары танца людского неслабо поразили...
А Яван Борьяну догнал, вокруг неё, как положено, гордо прошёлся, знаки внимания своей избраннице явные оказывая и как бы мощь и силу свою показывая, а её, стало быть, от всяческих бед оберегая, бо она ведь любая ему и дорогая... Голову потом пред девою младою он склонил, за белу рученьку её взял, повёл красавицу за собою и танец плести с нею стал... После необузданных чертячьих выплясываний такое молодых людей поведение вовсе показалося необычным и здешним завсегдатаям непривычным. Черти озадаченные рты широко пораскрывали, а Яван с Борьяною между тем за руки друг дружку держали и безумную любовь промеж себя изображали – а может быть и не изображали, а действительно в порыве истой любви в танце соединялися…
Глядят они в глаза друг другу, не наглядятся, и в волнах мелодии будто купаются, как бы обо всём на свете позабыв напрочь. Словно и в самом деле два чудо-лебедя в образе человечьем там плавали и пример истинных отношений между полами собою являли... Многие чертовки от избытка чувств аж навзрыд зарыдали, когда такое невиданное действо воочию увидали; да и черти, досель зело бешенные, выглядели какими-то потешными, ибо стали они вмиг утешенными... А как смолкла музыка незатейливая, и танцоры свой танец в объятиях жарких завершили, то сначала тишина гробовая наступила, а потом целый гром рукоплесканий раздался. Ни один вроде зритель от выражения своего одобрения в стороне не остался. Ну а как сей гром-то приумолк, то попёрли черти на нашу парочку буром и так на артистов наших насели яро, так начали вопить да орать и за что ни попадя их хватать, что пришлося им от них отбиваться, в поспешности немалой шапки свои доставать, на головы их надевать и оттуда ретироваться.
Ну, а банда эта громогласная угоманиваться, как видно, не собиралася. Потребовали собравшиеся от Обалдавла в форме решительной, чтобы он и им «Лебёдушку» бы врубил незамедлительно. Тот же самый танец изобразить невтерпёж прямо всем сделалось – ну во как захотелося!.. А чертям ведь, чего если когда-либо захочется, то уж вынь им это да подай! Не в силах они противостоять своим желаниям.
Обалдавл, меломан хренов, долго себя ждать-то не заставил и на полную мощь по ушам чертякам проехался. И вот чего интересно: вроде бы и та же самая была музычка им озвучена, да не совсем-то и та. Не плаванье то было по плавным звуковым волнам, а как будто езда на телеге по ухабам да лисьим норам. Трам-там-тарарам!.. Это наверное потому так теперь вышло, что Явановых мозговых импульсов уже не было слышно, ибо он оттудова прочь убыл, а с чертячьих мозгов грубых эдак только и могло услышанное воспроизводиться – впору было даже за голову схватиться...
Яван же с Борьяною о ту пору далеко над озером на своих летульчиках барражировали и происходящее на площади танцевальной игнорировали, потому что друг на дружку они глядели и от того немало балдели. От молодой чертовочки запах источался ну чисто же колдовской; ведь мало того, что она благовониями изысканными умастилась, так вдобавок она ещё и вспотеть чуток умудрилась, вот всё это умопомрачительное смешение Ваньку натурально хмурило, и голову его бесшабашную заметно зело дурило. Попытался он было вгорячах невесту свою наречённую покрепче приобнять да в уста сахарные её поцеловать, и она вроде как сначала и не противилась, а лишь загадочно ему улыбалась, а потом только – скользь! – и оставила женишка свово с носом.
–Ишь какой быстрый! – засмеялася она издевательски. – Я чай, Ванюша, ещё не твоя. Вот выполнишь третье задание – вся твоя буду, а ежели не выполнишь – обо мне забудь: расходится тогда наш с тобой путь! Так что, богатырь, Говяда, я – лишь возможная твоя награда. Надеюсь, ясно?..
–Эх, Борьяна, Борьяна, – сокрушился было распалённый Ваня, – не понимаешь ты моей к тебе любви великой! Небось и ты, как и все эти черти противные, из яйца какого-нибудь вылупилась, оттого видно и эгоистка такая, ага... Ну никакой тут у вас гад другому-то совсем не рад!
–Вот ещё выдумал – из яйца! – воскликнула княжна адская с ноткою возмущения явного. – Я, Яванушка, человек, и меня матушка моя родила, а не с яйца вылупила! Так что, бесстрашный мой витязь, не боись – мои детушки будут что надо, не какие-нибудь там гады. Это черти, выродки гордые, рожать-то не могут – ну и в ад им всем дорога!
–Слушай, Ванюша, – добавила она, меняя тон – с детским этаким задором – жарко как-то, душно... Не желаешь ли искупаться и в водичке прохладной побултыхаться? Я лично за...
–О-о-о!.. – только и смог Яван в ответ произнесть, и в этом его восклицании отнюдь не слышалось отрицания.
В сумраке ночном было видно, как Борьяна одеяния с себя скинула и в чем мать её родила, о коей она только что упомянула, с летульчика вперёд ногами и сиганула.
–Эй, Ваня, – крикнула она, взвизгнув и веер брызг подняв, – не стесняйся! Присоединяйся!
Вот ещё чего выдумала – это чтоб Ванька невесты своей стеснялся! И пары наверное мгновений не минуло, как и он разоблачился, в свежайшей воде очутился и за проказницей этой в погоню устремился. Плавал Яван ловко да споро, но всёж, оказывается, не так, как она, скоро. Ну никак, ёрш её мать, не мог он девицу споймать: она скользила, как рыба в воде, и не словить её было нигде… Видя такое дело, стала Борьянка чуток поддаваться – это, значит, чтоб над Ванькиною мужскою гордостью не слишком возвышаться... Погоняли они даже в салки, и Борьяна Явана догоняла без труда, а он за нею гонялся, как словно водяной за русалкой, а когда всёж настигал, то давала она ему к себе лишь прикасаться, а не лапать... Потом с летульчиков вниз они поныряли, всякие штуки акробатические в воздухе вытворяя и тучи брызг поднимая, и даже ныряли в глубину озера, где с трудом достать дна сподобились.
Наконец, приободрившись и в чистой водице умывшись, веселы и дюже рады, повлезали они на свои аппараты, в одёжу облачилися и в небеса взвилися.
–У меня есть предложение, – на ходу Борьяна Ване прокричала, – Айда слетаем в мой «Красный Мак»! Тут недалече.
–Хе! – обрадовался её кавалер. – И думать нечего! Вестимо летим. Так бы сразу и сказала, а то – награда, награда… Я ведь Яван Говяда, и меня томить-то не надо!
А Борьяна рассмеялася заливисто и, слишком близко к Явану не приближаясь, сказала:
–Ничего такого себе не воображай! Я просто желаю домишко свой тебе показать и одной мне дорогой особе тебя представить. Она обязательно сей ночью тебя к ней доставить наказывала...
–Что ещё за особа такая? – удивился Яван. – Да ещё дорогая?
–Прилетим – увидишь, – на ходу Борьяна ему крикнула, – тут совсем близко!
И в самом-то деле, с полверсты над озером они где-то пролетели и на махонький островок близ берега противоположного сели. А на островочке на том возвышался некий дом – ну в точности с виду терем-теремок! Не сказать, чтоб он был маленький – трёх-четырёхэтажный всего – но и не большой. На острове же и клочочка свободной земельки не виднелося, и оттого спервогляду казалось, что стены терема из самых вод воздымалися. А впереди ворот малюсенькая расположена была площадочка, и от той площадочки до берега недалёкого аккуратненький вёл мосток, коий не шибко-то был широкий и предназначался для пешего по нему хождения, а не для колымаг самоходных вождения…
Тут Борьяна, а вслед за нею и Яван на площадку плавненько опустилися, с летульчиков быстро сошли и к воротам массивным подошли. Ваня на терем взгляд оценивающий кинул и строению сему подивился. А что?! Теремок-то с виду был как игрушечный, а получше приглядишься – натурально собою крепость какую-то являл. И действительно – стены терема резьбою фигурною были украшены да всякими орнаментами странными изукрашены – а собою-то видно, что толстенные и из непонять какого матерьялу сделанные. Да и окошечки везде узкие были и невеликие, более похожие на какие-нибудь бойницы...
А Борьяна между тем к воротам подошла, а над ними прекрасные и во тьме огненно-рдеющие маки изображены были ма́стерски, и кулаком по воротам постучала. Ворота тут же в стену плавно уехали, открыв ведущий вовнутрь проход довольно тесный. А как зашли они в помещение, так пришлося Явану ещё разок удивлённо себя вести да затылок себе скрести, ибо внутри-то зала была немалая, чудесно вся сияющая, как бы гостевая... Но Яваха не на эти дивеса примечательные своё внимание жадное обратил – он ведь всякого такого добра видел уже перевидел – а наш воитель на стены сразу же взором вперился, где окружно висело видимо-невидимо всякого боевого оружия. Там были: длинные и короткие мечи, тяжёлые и лёгкие копья, вострые ножи да кинжалы, хлёсткие кистени да шестопёры с лезвиями-жалами, а также громадные булавы, секиры и палицы, от удара которых любой верзила завалится... К тому же ещё и прочные висели там щиты, и доспехи защитные, и вдобавок – трубы огневые, навроде той, из которой биторван в них целить пытался, когда пожелал Явана и Сильвана в город не пущать...
–Вот это да! – возгласа удивлённого не удержал Яван. – Ай да Борьяна! Целый тут арсенал! Да какой! Неужели это всё твоё?
А та, ни словечка в ответ ни говоря и не теряя времени зря, к стене ближайшей подошла, немаленький такой мечик оттуда сняла да и давай им махать-помахивать, над головушкою быстро крутить, колоть да рубить. Только свист грозный от оружия пошёл, а меча почитай и видно-то не стало...
Наконец, ловкая амазонка орудовать зубенём своим перестала, рассмеялася звонко да и говорит не без гордости в голосе:
–Я, Ванюша, если хочешь знать, одна из первых в пекле во владении оружием искушена! С самого малолетства, как только комиссия меня для жизни в городе из детей трущобных отобрала, лучшие мастера со мною занималися и кой-чему, как видишь, меня научили. Вспомни Смородину-реку – на себе чай испытал, чего я могу-то?..
–Да уж!.. – усмехнулся Яван. – Было дело. Как прямо смерч ты тогда на меня налетела!
–Уй, до чего ж я тебя ненавидела! – воскликнула с улыбкой Борьяна. – Точно бы убила бы, если б сила была бы!.. А знаешь, отчего я за братьев своих на тебя взъярилася?
–Ну?
–Они меня от Двавла проклятого ведь спасли. Да, да! А дело было так... Отец тогда на пару лет с Земли отлучился по неотложным делам, а в его отсутствие подлый этот Двавл всё под себя и подмял. А на меня он, оказывается, большие виды имел, ибо, разгадав тайну моего тела, черти смогли бы на белый свет переселиться, и солнечные лучи их более не жгли бы. Но!.. Я в результате их экспериментов непременно погибла бы страшною смертью, и чтобы этого не допустить, Грубовор с Хитроволом пошли на большой риск: ослушались они приказа Двавла и меня тайно вызволили. Хитровол меня из жуткой идеистской работории выкрал, а Грубовор спрятал... Оба моих братца не по любви ко мне так-то поступили, просто они к Двавлу в оппозиции были, ему не доверяя, и поддерживали во всём отца... Ну а когда папаня вернулся и, в гневе находясь великом, следствие по сему делу приказал учинить, Двавл-хитрюга зело испугался и на подручного одного своего, на руководителя работории Кривула всё свалил...
–Как, как ты сказала – Кривула?! – Ваньку аж всего крутануло.
–Да, на него. Был такой один гнусный властитель, Двавловских мерзких затей усердный исполнитель, ну да сейчас-то он в ничтожестве обретается и пред нижними из нижних, собака, пресмыкается...
–Ты наверное не поверишь, Борьяна, – перебил свою невесту Яван, – а ведь никто иной как Кривул мне пособил и через подземелье в город нашу компанию вывел. Вишь ты какие бывают случайности!..
–Хм! Надо было тебе удавить его заместо благодарности! Ы-ы, крыса!..
–Ха-ха-ха! – Ванька расхохотался. – Что было, то прошло, а из этой затеи ничего бы у меня не вышло. Этот прохвост от нас умотнул – ну как словно угорь прочь ускользнул…
Глаза же прекрасной княжны стали не дюже нежны́: ярость в них полыхнула жаркая, черты лица её мгновенно искажая...
–От меня бы не ушёл! – прошипела она, точно змея, от мучительных видно воспоминаний воспаляясь. – Хоть нам запрещено строго-настрого осуждённых карать, но я бы раздавила эту гадину!
А Яваха вдоль оружейных стен начал похаживать и на арсенал Борьянин стал поглядывать. А потом то одно оружие со стены снимет и примется с ним поигрывать, то другое, то третье... Умел наш витязь сиими штуками-то владеть – любо-дорого имеющему понятие на то было посмотреть... Ну а Борьяна от мстительных своих мыслей враз отвлеклась, на Явановы экзерсисы переключилась, а потом насмешливо этак фыркнула да и заявляет с подковыркою:
–А вот ваши праведы как-то мне на белом свете говаривали, что кто, мол, с оружием шибко дружен, тот-де в духе непременно обужен. Как, Вань, ты полагаешь – с этим утверждением ты соглашаешься?
Усмехнулся хитро Яван. Потом остриё ножа пальцем опробовал, примерился им зорко да и метнул его ловко. В самую серёдку щита твёрдого нож смертоносный воткнулся, а Ванюха к чертовочке обернулся да и отвечает ей с расстановкой:
–А они мне ещё вот чего говорили когда-то: коль ты, паря, в мир попал – сильным будь, а то пропал! И добавляли, что зло ведь добра не ведает, потому ему и не следует, а ежели к доброму слову добавить, как любит дядька Буривой говаривать, ещё и добрую палицу, то не в пример легче со злом тогда будет справиться...
Рассмеялась Борьяна, такое рассуждение услыхавши – понравилось оно ей, видать. Яван же принялся её об одном его мучившем вопросе пытать:
–Вот скажи мне, Борьяна, когда на речке той окаянной мы с тобою сражалися, значительно сильнее ты мне казалася, чем есть ты сейчас; так то мне лишь показалося али как?
–Да нет, Ванюша, – ответствовала та, – то тебе не мстилося, не казалося – а я действительно сильнее была. Не удивляйся, никакого секрета тут нет. Волшебные доспехи – вот мой секрет! Они мне в битве той помогали и в два раза могучее меня делали…
–Ах вот оно что! Ну, тогда понятно. Доспехи, говоришь? Хм, занятно...
–Ага, Вань, они самые, – улыбнулася богатырю княжна, – но я должна тебе сказать, что изо всех противников, со мною бившихся, ты оказался наиболее сильным. А теперь ты ещё сильнее сделался, и я, Вань, более тебе не соперница. Наверное, ты возмужал, и тут в пекле, акромя отца, равного тебе нет молодца…
–Ладно, – она, помолчав, добавила, – Пошли, дружочек мой Ванечка, я тебе той самой особе представлю, ради которой ты и был мной сюда доставлен.
И опускаются они по лестнице вниз куда-то, навроде как в подвал, где Борьяна Явана сначала в одну комнату повела, потом в другую, пока не пришли они в некую каморку простую, чистенькую такую и освещённую хорошо, где узрел Яваха вот что: на полу был постелен коврик маленький, а на том коврике, укрытая одеялом, невеликая ростом старушка возлегала, да такая на лицо ужасная, что без содрогания на неё и смотреть-то было нельзя.
–Вот, бабушка Каргаве́лла, – молвила Борьяна смиренно, – это и есть тот самый Яван, которого ты мне привести наказывала. Мой вроде как женишок. С белого света сюда ходок...
У Ванюхи от встречи сей внезапной даже мысля́ зародилась опасливая: а не заманила ли его ведьмочка молодая к ведьме старой, дабы живьём его тут сожрать?.. «Ну уж ни в какую не дамся!» – решил он упрямо. Но, словно мысли его читая, улыбнулась карга ему ртом щербатым и головою покачала с явной ему симпатией, а потом ручкою сухонькой его поманила и указала на место рядом с собой: мол, дорогуша, садись и зря меня не боись... И понял тогда Яван, что опасался он совсем напрасно: ему ли, витязю велесильному, чураться старухи какой-то бессильной и от вида её несимпатичного невежливо взор отвращать...
Только вблизи страшилина ещё ужаснее ему показалася. А как иначе-то? Была она худая-прехудая, точно давным-давно ничё не едала, нос же огромный у неё оказался и крючком загнутый, губы сморщены куриною жопкой, а по дряблому лицу бородавок безобразных рассыпаны были гроздья, а ко всему вдобавок на коже у неё шелушилась короста и какие-то отвратные бугрилися наросты... Сама старушонка была почти что чёрною, а волосы по контрасту имела седые, паршою пересыпанные и по подушке в беспорядке рассыпанные... Одни лишь её глазищи, точно у большой совищи, глядели, не моргая и жутким пламенем полыхая...
–Здравствуй, Яван Говяда! – сказала старуха, шамкая. – Видеть тебя я рада! Не побрезгуй – садись, а ежели не хочешь на меня глядеть – отворотись. С тобою, дорогуша, ничего плохого не случится, бо я ведь уже не жилица: сию ночь помру, отдам наконец Богу душу, а ты, мил-человек, меня напоследок послушай...
Ну, Яваха артачиться не стал; невдалеке от сей карги он присаживается и прямо в очи ей глядеть отваживается. А Борьяна извинилася: так, мол, и так, говорит: я на чуток отлучусь, волосы просушу, переоденусь... короче, никуда я не денусь. И ушла, Явану улыбочку подарив лучезарную.
Каргавелла же принялася с Ваней базарить...
–Да, Яван, – сказала она голосом хрипловатым, но вполне внятным, – теперь я в самом-то деле вижу, что ты и есть тот человек мощный, о коем я ранее-то пророчила…
Яван лишь плечами недоумённо пожимает, но в старухину речь не мешается: да уж, тяжёлый, думает, случай… А делать-то нечего – присел, так слушай…
–Меня, как ты уже знаешь, Каргавеллою ныне зовут-то, – продолжала ведьма клубок своей речи распутывать, – Хм, то ещё имечко – моему образу подходящее! Ранее-то меня по-другому звали... О том я и хочу тебе повесть мою поведать – как бы напоследок хорошему человеку исповедаться. А то черти-то эти – дураки! Они, Ваня, рабы своих желаний, с такими по душам не поговоришь – шалишь! Всё куда-то спешат они да мудрят, а всё никуда не поспевают, и мудрости никакой не имают... Я ведь всех нынешних чертей старше. Сам нонешний царь мне племянником внучатым приходится, а все-то прочие так и подалее-то будут в родстве. Они все тутошние, на Земле рождённые, а я, Ванюша, инопланетянка урождённая, в эти края судьбою занесённая грозовою.
О том я тебе душу свою и открою...

Уважаемый читатель, мы заметили, что Вы зашли как гость. Мы рекомендуем Вам зарегистрироваться либо зайти на сайт под своим именем.